Конечно, нам с Псом и думать было нечего про вход в это эксклюзивное змеиное гнездо {будь мы вдвоем), но помогла, как обычно, качественность чикс. Мысли охранников и прочих гостиничных шестаков считывались с их щщей, как с листа: такого качества в природе не существует, значит, это пластические операции, значит, это дочки каких-нибудь богатеев, значит, они здесь живут. Далее эти незамысловатые построения приобретали эротико-порнографический уклон, и нас, тащащих следом за чиксами сумки, они просто не замечали.
Солнце грело жарко, но комфортно, улица, на которую выходила терраса, казалась вымершей. Чуть неровная булыжная мостовая уходила вверх по склону, стоящий на склоне холма город был ненатурально красив со своей красной черепицей и белыми стенами. Воздух был наполнен дремотной тишиной. Мы развалились на удобных стульях и даже почти не разговаривали. Все четверо закрыли глаза и задрали подбородки, подставляя лица солнечным лучам. Хотя нас охотно подбрасывали, немало пришлось и пройти на своих двоих, и сейчас мышцы утомленно гудят, и нет ничего слаще, чем просто вытянуть ноги. Кажется, на этой террасе, со стаканами в руках, под ярко-синим небом мы являли собой идеальную тему для какого-нибудь раннего импрессиониста. Блаженство… Чилийское красное текло, казалось, не по кишкам в желудок, а прямо в сердце. Так мы провели около четырех часов, поставив какой-то абсурдный рекорд — по медленности поглощения алкоголя. Дальше задерживаться в ресторане было стремно, халдеи и их жопоебы уже откровенно на нас пялились, поджав губки, а хотелось все-таки уйти самим, без нажима со стороны. Мы поднялись, и пол под ногами неожиданно качнулся. Оказывается, я уже порядком окосел — вино на солнцепеке действительно мгновенно разбавило собой мою кровь. Зашатались и чиксы, что вызвало у них дикий хохот, с подвыванием и визгами. Обнявшись, мы пошли к выходу…
Я не всегда был такой сволочью. Да и сейчас думаю о себе более чем хорошо, а то, что у большинства людей (предвижу, что читатель уже (тоже) считает меня гадом. Так вот, знай, читатель, мне на это… положить) есть какие-то принципы и взгляды, следуя которым можно считать меня подонком, что государство таких людей устанавливает не нравящиеся мне законы — это их личные, меня не колышущие, проблемы. Такая вот — ни в рот ни в жопу — промелькнула у меня сейчас мысль. Просто раньше я был более романтичен (и еще не знал крылатую фразу д-ра Геббельса: «Романтика — слово для идиотов…». А если углубиться в психоанализ, то я по-прежнему, ах, романтик. Например, мне льстит то, что кое-кто считает меня говном.) И одно из любимых развлечений было изучать мою Москву, часами шляться по переулкам центра. Плюс тогда у меня в принципе не бывало денег на кабаки. (Забавно… Это что ж, получается, что начало заработков в биографии ведет к исчезновению в этой самой биографии романтики… Хм, логично:).) Таким образом, я изучил все улицы и улочки внутри Садового лучше, чем свой хуй. Любимым кварталом был и остается промежуток между Китай-городом и Чистыми прудами. На небольшом пространстве можно гулять часами — столько там замороченных переулков. Там — всегда пустынно, все гда тихо, чисто, всем домам не меньше чем по сто лет,… Романтика… Когда я хочу произвести на чиксу впечатление, я тащу ее на Китай-город. Недавно здесь еще появился необыкновенно качественный клуб с открытым рестораном. Столики были прямо под деревьями, на которых горели свечи, и маленькие огоньки светились в кронах деревьев. Это очень красиво и не оставляет равнодушной ни одну чиксу из тех, которых я сюда таскал. Сумерки сгущаются, пламя свечей становится все ярче, играет тихая музыка. Так редко в кабаках (по-модному — «в клубах») можно услышать правильный музон… А сейчас хрипит пропитой Том УЭЙТС. Его песни просто созданы для того, чтобы женщины раздвигали колени. Сейчас она сидит напротив меня, я лакаю виски со льдом, вешая попутно лапшу на красивые ушки, и смотрю, как она изящно кормится форелью, которую я для нее заказал. (Интересно, а в койке она такая же ненасытная?) Она выпила два бокала, и я вижу, что она уже чуть пьяная, но хочется довести ее до полной кондиции. Спешить некуда. Гуляя, я пару раз брал ее за руку, и она сжимала мои пальцы. Когда я вел ее сюда, нарочно петляя по переулкам и читая лекции про стоящие в этих местах через дом церкви (понтовался своей эрудицией), то видел, что ей здесь по-настоящему нравится, даже слышал, как она репетирует в изящной головке рассказы подружкам о чудес ном вечере в компании романтичного парня с красивыми глазами и умной головой. Хахаха, скоро ты получишь шанс оценить не только мою голову, но и головку. Боюсь только, что вечер для тебя уже не будет таким томным.
Я улыбаюсь собственному каламбуру, и она с готовностью улыбается вместе со мной. Улыбка у нее очень сладкая, она не растягивает губы, а как бы складывает их колечком, словно готовясь к минету. Я поднимаю виски, в котором приятно постукивают кубики льда, и смотрю на нее поверх краев стакана. Она поднимает свой бокал и тянется ко мне. Мы чокаемся, улыбаясь, и я протягиваю вперед свою руку и накрываю ее длинные пальцы, провожу по ней ладонью. Она не убирает руку, просто продолжает смотреть мне в глаза и улыбаться, ее взгляд (отлично!!!) на доли секунды перескакивает на мои губы. У нее очень нежная кожа, как персик или нубук, теплая, мягкая, покрытая чуть заметным золотым пушком. Я говорю самым беззаботным тоном, на который способен:
— Слушай, давай напьемся?
— Ты хочешь напиться?
— А тебе разве не нравится быть пьяной? Это, кажется, мое самое любимое состояние (легкая улыбка, подразумевающая, что последняя фраза просто шутка). Это единственное, что делает этот город приемлемым для меня, я только так расслабляюсь и становлюсь человеком.
— А так ты кто?
— (Комок нервов.)
перестаю испытывать ненависть. Ты Ремарка любишь, помнишь, как он восхищался всеми крепкими напитками мира? Умел, да?
Вы представляете, она знает Ремарка. И читала, и любит. Нет, определенно, это будет жемчужина моей коллекции. В те годы моей жизни, которые я вспоминал минуту назад, я любил Ремарка. Только теперь мне на это плевать, потому что Геббельс был прав, и слава богам.
— Да, конечно, у меня «Три товарища» любимая!
— И у меня, представляешь? — и покатилось, как по писаному, я почувствовал секундную скуку. Сейчас очень мало найдется стосов, которые шарят в книжках, а чиксы все-таки в массе более начитанные. Так что сейчас я сразу демонстрирую свой интеллект и невзначай намекаю на чувственную тонкость своей натуры. Ей нравится романтичность. При слове Ремарк ее лицо на секунду заволокло невысказанными мечтами, и я понял, что она мечтает (в глубине души любая чикита о чем-нибудь мечтает) о каком-нибудь таком же идиотизЬме. И я тоже заволакиваю глаза романтичной грустью, глядя чуть вниз и в сторону, как бы сам этого чуть смущаясь. ЕЙ должно это нравиться. А когда посмотрел ей в глаза, то увидел, как они потеплели. Я улыбнулся, уже второй раз, своим мыслям. С этой девушкой ко мне как будто возвращалась на один вечер моя девственная юность. Удивительно всетки, как чиксы, если они читали Ремарка, ведутся на стосов, которые тоже его читали. А ведь совсем недавно я сам любил этого бумагомараку до того, что помнил его книги наизусть, и человек, Ремарка не любящий, воспринимался с каким-то подозрением. (См, Больше Бэна:).) Умора!!