Наш шаг замедлился, я шел, ничего не замечая (она вела меня за руку?), весь погрузившийся в эти мысли, вспоминал то, что не помнил много лет.
— А потом, представляешь, хлоп, папа смотрит мой дневник, я в третьем классе был, а там замечание: «Бил ногой товарища под низ живота!» — отсмеявшись, я глубоко вздохнул, и вдруг… заметил, что все свои мысли я озвучивал. Это происходило абсолютно бессознательно, просто классический словесный понос. Я посмотрел на нее, чувствуя себя идиотом, отчетливо представляя, что со стороны я выгляжу по-кретински. Но она не смотрела на меня, ее глаза были обращены к земле, лицо задумчиво. С тех пор, как я с ней познакомился, в этой истории стало слишком часто звучать слово «вдруг». Вот опять: вдруг я почувствовал, что я знаю все ее мысли, они как будто передавались мне от сердца к сердцу… нет, не так. Как будто через наши сжатые пальцы. И что, неужели она также чувствует меня? Вспыхнуло и погасла раздражение — я не любитель откровенничать и изливать душу, это моя территория. Но тут же и понял, что она мне НИЧЕГО не сделает. Она для этого слишком… другая. (?)
А те ее мысли, которые я услышал (почувствовал? Увидел — в глазах?)… Она меня жалела. За что меня жалеть? Я расстроился. Не надо меня жалеть! С какого болта? Черт, да зачем мне вообще об этом думать? Думать вредно, пытаться понять женщину — дохлый номер.
Но я знал, что мне очень хочется… нет, мне просто НАДО ее понять. Очень надо. А еще я видел, что она очень старается понять меня.
…Я понял (прочувствовал) причину ее тревоги, Ей стало тревожно ТОЛЬКО от того, что злоба появилась в моей душе, что, пусть на несколько секунд, она вытеснила все. И ей больно оттого, что причиной этой злобы стала она. Так ей кажется. А еще… еще она действительно верит, что я добрый.
Мы отстояли очередь и зашли в музей. В залах было полно народу, но меня это не злило. Может, публика здесь была такая — интеллигенты, хм:). А еще она держала двумя руками — мою, и мне не хотелось, чтобы она опять заволновалась, пусть ей будет спокойно со мной. Но для этого и мне надо сдерживать себя, надо быть осторожнее, чтобы… Я улыбнулся такому повороту мыслей. Да, интересная задачка — контролировать себя. Нет, други, не подумайте, что я дикий гопник, я имею прекрасное представление о хороших манерах. Но все равно, смешно — я задумался, кого мне еще не поздно из себя изобразить, ведь столько уже наговорил. Она как будто вытягивает из меня откровенность. И сразу мысль — почему я ей поверил? Не знаю… Просто сразу решил, что она — не простая чикса, глупое, трепливое создание. Хм… ничего я не решал, просто (когда же это произошло? — почти сразу, да!) понял это, такая вот появилась данность, одномоментно.
Меня стало двое. Мы сходили в музей (на античных барельефах я увидел знакомый орнамент: «Вот, смотри! Видишь, свастика — это же… это же вообще, самое древнее, что только есть!»), потом заложили круг и прошли по Арбату, потом…
…потом снова оказались в моем доме.
Утром мы вместе разъехались к своим кормушкам, вечером снова встретились, только она уже была с маленьким рюкзаком за спиной. Мы обнялись и так, не расцепляясь, поехали в парк рядом с моим домом. А когда стемнело, мы снова легли в одну постель. И мы по-прежнему не отпускали друг друга ни на секунду. И так, не расцепляясь, мы стали жить вместе.
Мои дни стали совершенно ненормальными, стали похожими на каких-то закрученных уродцев. Так: с утра, с момента выхода из дома, и до конца РАБоты (она начинала работать раньше, и выходил я обычно в одни щи) день тянулся пыточно медленно. Но при этом: выйдя из офиса, уже не мог вспомнить, что делал и говорил на протяжении дня, каждая минута которого тянулась так долго, что время, казалось, можно было потрогать.
Я не стал меньше пить (может, почти не стал) и вообще, если бы кто-то сказал мне, что я изменился, то я не поверил. Все оставалось прежним — бессмысленными маршрутами мы бродили по городу, который становился все более и более осенним, иногда начинал идти дождь, и мы прятались от него в тихих кабачках, каждый раз предпочитая почему-то подвальные заведения.
Потом ловили такси и ехали домой. Дома пили чай или глинтвейн или опять пиво, читали, сидя под одним пледом. Стопки книг вокруг кровати она расставила по полкам, посуду — мыла. На этом внешние изменения заканчивались. А, да! Еще я стал прибавлять в весе. Приступы тоски или бешенства больше не приходили. И каждую ночь мы любили друг друга, и каждый раз я боялся засыпать: казалось, что это скоро закончится, и было страшно потерять даже секунду.
Уже осень. Золотая осень. Почти 2 месяца я не притрагивался к этой книге.
Еще не открыв глаза, я понял, что сегодня будет по-настоящему счастливый день. И сразу переспросил сам себя — а вчера? Что, несчастливый был? Нет, но вчерашний день мы провели порознь, а сегодня суббота (хм… вот такая клиническая лень — вы заметили, если вы не дебил, а вы, я уверен, не из этих, что большая часть описываемых событий происходила в неРАБо-чие дни), и этот напоенный мягким постсентябрьским солнцем день будет только наш.
Открыл глаза и вздрогнул — в кровати я лежал один, ее не было. И хотя я, еще только просыпаясь (и сейчас тоже), слышал шум готовки на кухне и ее голос, что-то напевающий, страх все равно дерганул все мои мышцы. Я никак не могу с ним справиться, с этим бесящим меня страхом, с этой изменой, появляющейся каждый раз перед тем, как я открываю по утрам, глаза. Мне страшно, что ее рядом уже не будет. Рано или поздно все закончится, и она уйдет из моей жизни, по-другому не бывает, но… как же не хочется! Она появилась в комнате, улыбаясь до ушей, и бьющее из окна солнце померкло, то ли наоборот — стало еще ярче. Лучи падали на лицо, ее глаза сияли. С добрым утром, песка! — забавно, она почему-то придумала мне погоняло, в точности такое, как у моего брата. Да, родная кровь — не вода. Вставай, любимый. Испуг прошел, я проснулся. То есть проснулась голова, а тело пребывало в сладкой субботней истоме. Я полуприкрыл глаза.
— Кое-что у меня уже давно стоит, крошка! Может, лучше ты приляжешь?
— Дааа, — (какой же сладкий у нее голос!) — это ты про свою большую штуку?
— Очень большую, крошка. Иди ко мне, сладкая, есть кое-что повкуснее завтрака.
Но она не сдвинулась с места, продолжала стоять на пороге комнаты, чуть жмурясь от солнца. Круто изогнув талию, она прислонилась бедром к стене, а рукой потянула за пояс халата. Халат распахнулся, и ее грудь уставилась на меня. Я опустил взгляд ниже, к светлым волосам между ног и подумал, что стоит забить на принципы и попробовать ее щель на вкус.
Вся она походила сейчас на красивую дикую кошку, кажется, она даже мурлыкнула. Я отбросил одеяло, в два прыжка приблизился к ней и, сграбастав в охапку, протащил к кровати.