Вырвавшись из плена раздумий, Карл-Йозеф невпопад кивнул:
— Да, я думаю, два агента — это свобода манёвра, а она нам понадобится.
— Мы тут уже прикинули сценарий радиоигры, — увлечённо подхватил Нойман.
«Только не учли одно немаловажное обстоятельство, — продолжил про себя Карл-Йозеф, с невидящим взглядом поддакивая кивками фантазиям начальника айнзатцкоманды “Марине Абвер”. — Характер дезинформации. Не учли то обстоятельство, что агент “Еретик” наверняка провален, и в случае, если она выйдет на связь, это будет значить только одно: советская разведка также ведёт радиоигру. Встречную. Это будет значить, что русские тоже играют краплёными картами».
Туапсе. Лето 1943 г. Судоремонтный завод в/ч 67087
Вот уж не думал Павел Григорьевич, что будет когда-нибудь благодарен «матушке Гусыне» за её немецкий педантизм и немецкое же исповедание: «Anfangs Arbeiten — Сначала работа!»
Тётушку Хельгу, подлинного матриарха их большого семейства, «матушкой Гусыней» называли все русские Бреннеры, — с незапамятных пор и неизвестно, с какой стати. Наверное, за утиную её, вразвалку, походку. Так вот, тётушка приучала младших Бреннеров к «Arbeiten», как говорится, с «младых ногтей» — и сколько раз, бывало, он проклинал суровую старуху, когда она пухлой, но железной хватки рукой снимала его с лакированной доски трехколёсного скрипучего «буцефала». И вместо блестящего никелированного руля в руки Пауля препоручалось отполированное вековыми мозолями древко метлы. Но вот, пригодился и этот навык, вроде как не самый нужный для отпрысков вполне обеспеченной семьи потомственных морских инженеров.
Бреннеры, если верить россказням «матушки Гусыни», подтверждённым сомнительного сходства портретами, ещё под командованием Фёдора Фёдоровича [25] бились в Керченском проливе и у мыса Калиакрия. А теперь престарелый — ну, по крайней мере, весьма не молодой отпрыск древнего прославленного рода, — Павел Григорьевич с равномерностью механизма шуршал прутяным веником по щербатому и надколотому кое-где бетонному полу. И, слезливо жмурясь на радужный отблеск металлической стружки, в конце концов сгребал её в жестяной совок и ссыпал в дощатый ящик с трафаретной цифирью: «67087».
Вчерашний рыбколхоз, некогда называемый чего-то там не то знамя, не то рассвет, сегодня устанавливал однотрубные торпедные аппараты на вчерашние рыбачьи сейнеры, возводя их в ранг «сторожевиков». И работа подсобником на нём не была ни иронией судьбы, ни хитроумным замыслом инженера, в недавнем прошлом ведущего специалиста «минно-торпедных средств» секретного завода Наркомата вооружений «Гидроприбор». В этом была своя, пусть и бюрократически извращённая, но логика. Часть эшелона, разбомбленного случайной эскадрильей «юнкерсов» под Мариуполем, с эвакуированными с морского юга страны зэками, теми, кто был хоть мало-мальски знаком с судостроением, направлялась к Архангельской базе Северного флота. Кто в судостроительные «шарашки», если знания на то претендуют, кто на мелкие судоремонтные заводы и заводики, если знания без особых претензий. Павел Григорьевич, оказавшись без сопроводительных документов, решил, что с него хватит, «претендовать» на что-либо большее не стал.
— Ты что ли, Севрюгин?.. — мучительно морщась, как от контузии, спросил его старший караула, слюнявя химический карандаш и припоминая.
— Так точно, — моментально согласился Пауль-Генрих и даже, в свою очередь, припомнил, — Петр Геннадьевич.
Не только фамилия свежеубитого зэка была не такая уж «вредительская», как Бреннер, но даже инициалы похожие. Да и самого Петра Геннадьевича геноссе Бреннер знал: заурядный работяга с «Гидроприбора», такой себе цеховой «принеси-подай», который то ли не туда понёс, то ли не тому подал, — и остался лежать в дверях столыпинского вагона, когда Павел Григорьевич из него вверх тормашками вылетел.
И совесть как-то промолчала, и тщеславие Пауля-Генриха не замучило. Слишком хорошо запомнилось ему ощущение сорвавшегося в пустоту сердца, когда расплылась самодовольством омерзительная морда начальника Особого отдела «Гидроприбора», комиссара госбезопасности 3‑го ранга Овсянникова:
— Пройдёмте, гражданин Бреннер.
Так что, если уж и не «товарищем», то «гражданином» Пауль-Павел Генрих-Григорьевич предпочёл быть как можно более неприметным.
Второй раз позабавилась с ним фортуна, когда выяснилось, что в связи с наступлением немцев на Киевском направлении, ни о Белом, ни о Баренцевом море и думать не приходилось. А где ещё мог пригодиться такой «специальный» контингент, как не на Чёрном море, на кавказском его берегу, куда перебралась база Черноморского флота? Тут, на верфях вчерашних судоремонтных баз и просто у причалов мастерских рыбколхозов, срочно превращались в бронекатера романтические «шаланды, полные кефали». Работяги траулеры и сейнеры, ощетинившись зенитками и пулемётами, обращались в больших и малых «сторожевиков», простые баржи — в баржи десантные. Впрочем, и названия всем этим воинственным производным от «тюлькиного флота» придумать порой сложно было. Впору ограничиться одним именем: «Зловредный», «Яростный», «Напугай». Новообращенный из рыбколхозных мастерских в военный завод «в/ч 67087» от прочих отличался ещё и сугубо торпедной специализацией, что, в связи с нестандартностью по военным меркам «плавсредств», придавало ему некоторый экспериментальный тон.
«Вот, даже своё проектное бюро имелось, — скрипнул фанерной дверью Павел Григорьевич, — где не только ломались головы, как на задранный бак СЧС присобачить торпедный аппарат без особого выноса над фальшбортом. Но и даже…»
Павел Григорьевич неспеша вынул из кармашка выгоревшей спецовки очки и, привычно оглянувшись, заправил медные дужки за уши.
«Что это за рационализация, позвольте полюбопытствовать? Ну-с… В общем и целом толково, — пролистал он бумаги, прижатые рейсшиной на запрокинутой чертёжной доске. — Вот только при таком угле вхождения, голубчик, никак нельзя игнорировать солёность…»
Не отдавая себе отчёта, к чему это может привести, подсобный рабочий «П.Г. Севрюгин», он же старший военспец и доктор физико-технических наук П.Г. Бреннер, взял в лунке кульмана тщательно заточенный карандаш, который минут через десять выронил морской инженер Фильченков, вернувшийся с обеденного перерыва.
Выронил, подобрал и заявил во всеуслышание:
— Охренеть…
— Чего там?.. — оторвался от рейсфедера его коллега.
— Он внёс коэффициент плотности соли в гидродинамические расчеты!
— Кто?
— При пологой траектории на это можно было и наплевать, но, — в изумлённом азарте не услышал его Фильченков и потянулся за синей плиткой конструкторской резинки. — Но, если первоначальный импульс задаётся в условиях погружения…
— Э-э, братец… — отодвинул его бедром товарищ, более умудрённый жизненным опытом, и отобрал резинку. — Не спеши. Это всё, конечно, очень важно, но, поверь мне, куда важнее сейчас выяснить, кто эти поправочки внёс, — ткнул он пальцем в карандашные столбики цифр. — Кто этот скрытый и скрытный гений. Кто здесь мог побывать, пока мы трапезничали, а? Я ключей никому не давал, а ты свои?..