— Только, согласно плану, к партизанам.
Крым. Лето 43‑го. 1‑й партизанский район. База отряда Беседина
До окончательной проверки лейтенанта Я.О. Войткевича, весьма деятельно «приблудившегося» по весне ко 2-й разведгруппе штаба Черноморского флота под командованием Новика, официальным представителем, чтобы не сказать, «резидентом» флотской разведки, в отряде Беседина оставался артиллеристский корректировщик старший сержант Антон Каверзев.
Антон был единственный, кто из флотских разведчиков оставался до сих пор на крымском берегу после памятной операции. И перед ним теперь была поставлена задача, которую командир партизанских разведчиков, бывший рядовой инженерно-саперного батальона Сергей Хачариди по кличке Везунок, охарактеризовал, так: «Нет, ну нашли, блин, привидений. Хотя, после зимы похожи, конечно…» И на недоуменно-вопросительный взгляд Каверзева из-под кустистых бровей пояснил:
— А как ещё ты туда попадёшь? Во плоти — никак. Только духом.
И зарычал он вдруг с замогильным подвыванием, тряся неизменного своего оруженосца, 14‑летнего Вовку, двумя руками за тонкую цыплячью шею: «Пароль, Генрих, суточный пароль! Зачем ты убил меня, ефрейтор?!»
Вовка тут же весьма убедительно изобразил удавленника.
— Потому что перебьют нас ещё на подходе к Якорной, — неожиданно закончил Хачариди почти равнодушно, поправляя на шее Вовки воротник линялой и расползшейся в хлам рубахи.
— Чёрт малахольный, — прочистив сдавленное горло, солидно прогудел Вовка неуверенным баском.
— Не дерзи, — рассеяно отозвался Сергей, сунув в потрескавшиеся губы спичку, что должно было означать начало основательных, стратегического размаха, размышлений.
На самого Вовку, к примеру, сия мизансцена действовала угнетающе. Так-то пресловутая «солдатская смекалка» у Серёги была искрометная, лёгкая, точно стих, написанный на бегу, на колене; а раз так, со спичкой… Это всерьёз и надолго.
Вовка, заложив руки за голову, растянулся на ржавом хвойном ковре, зажмурился от лучей солнца, перьями жар-птицы падающих сквозь еловые лапы. И вскоре голоса совещания, проходящего «в самом узком кругу», и потому на отшибе от партизанской стоянки, он слышал уже как далёкое монотонное бубнение, размытое шорохами и потаёнными голосами леса.
Перед глазами закачалось снежное марево. Да-да, в это тёплое утро привиделся в полусне-полуяви зимний день, когда «добровольцы» подобрались к самому Восточному лагерю, где находился маленький партизанский госпиталь. Десять легкораненых и больных, трое пацанов — сторожевой пост и двое медиков. Фельдшер тётя Клава и её дочь, медсестра Оксана.
«Добровольцев» заметили, когда до лагеря оставалось чуть больше полусотни метров. Пацаны продержались минут десять; когда разрядились рожки ППС и в снежной круговерти рассеялись дымы взрывов всех четырёх их гранат, пацаны отползли чуть дальше и бросились врассыпную в надежде, что «добровольцы» погонятся за ними и у оставшихся в лагере будет ещё какое-то время. Густой снег тем временем повалил сплошной стеной.
Ещё какое-то время отстреливались раненые, кто мог держать оружие; потом хлопнули три глухих взрыва немецких гранат, и выстрелы смолкли.
Оксана выбралась из лагеря и почти наугад пошла, пригибаясь, в ту же сторону, куда чуть раньше побежал Володя.
А дальше…
На самом деле Володя, находясь всего в каких-то трёх десятках метров, почти ничего не видел, только слышал взрывы, выстрелы и крики и, давясь бессильными слезами, карабкался по обледенелой скале к укрытию, к невидимой снизу пещерке. Только позже, когда подоспел Хачариди с передовым заслоном и каратели убрались, удалось представить себе, что происходило и как — по воронкам и пятнам крови, по стреляным гильзам и трупам, по обрывкам аркана и смрадному кострищу.
…Оксана услышала чье-то натужное дыхание и негромко позвала: «Мама! Мамочка!» — и своим окриком выдала себя.
Послышалась команда:
— Не стрелять! Взять в плен!
Враги были уже совсем близко. Оксанка зубами выдернула чеку и бросила гранату в «добровольцев» — всего на несколько шагов. Раздался взрыв. Жгучая боль полоснула левый бок и руку. В метре от неё лежало трое карателей. Ещё двое корчились чуть поодаль. И снова раздалась команда:
— Не стрелять! Взять живьём!
Лёжа на левом боку, Оксана правой рукой пошарила в санитарной сумке. Гранат больше не было. Тогда Оксанка вытащила наган и посмотрела, сколько патронов в барабане. Голова кружилась. Веки тяжелели.
— Сдавайся! Всё равно тебе конец! — раздалось из-за ближайшего куста.
— Нет, не конец! — прошептала девушка. — Ещё пять пуль. Четыре всажу в ваши головы, гады, пятую — себе.
Из-за большого пня, покрытого снежной шапкой, показалась скуластая физиономия карателя. Оксанка нажала на спуск. Полицай беззвучно вытянулся на месте. Оксанка увидела ещё одного и так же хладнокровно выстрелила. Наповал. В это миг над головой просвистел волосяной аркан. Но накинуть петлю на шею Оксанки «добровольцу» помешало маленькое деревцо. Она повернулась и всадила «охотнику» пулю в грудь. Дико закричав, тот двинулся к девушке. Вот рядом, совсем уже близко, перекошенное от ярости лицо с кровавыми потёками слюны. Оксанка выстрелила ещё раз, прямо в голову врага. Четвертый патрон. Собрав остаток сил, слабеющим голосом, Оксанка крикнула:
— Прощайте, родные! Прощайте, друзья! Прощай, Родина! — и раздался пятый выстрел.
…А потом вдруг услышал Володя, чуть проснувшись, чтобы умоститься на колючей душистой подстилке поудобнее, голос Арсения: «Там же ни русского духа, ни запаха. Фрицы никого, кроме своих, и на пушечный выстрел не подпускают».
— Почему? — сонно пробормотал Вовка. — Туда наших военнопленных гоняют из-под Рыбачьего…
И провалился было в тёмный и стылый колодец забытья, как Везунок ухватил его за ногу:
— Тпру! Ну-ка, ну-ка! Давай сюда…
Крым. Лето 43‑го. Поселок Рыбачье. Лагерь для военнопленных
— И никаких перекличек, только демонстративный пересчёт по головам, как скотину, — поучал гауптштурмфюрер Бреннер перепуганного начальника лагеря майора Гутта, дидактически стуча неживым пальцем по краю стола.
— Это будет несложно, герр гауптштурмфюрер, — не столько шагнув, сколько подавшись вперед, заметил группенфюрер тайной полевой жандармерии Шварцкопф. — Мы переправим сюда пленных из-под Керчи, переселение приведёт к увеличению численности почти вдвое. Отсюда вполне понятная неразбериха, какие уж тут переклички, хоть бы номера назначить. Я уверен, герр гауптштурмфюрер, — окончательно выступил худощавый Шварцкопф, поощренный кивком Бреннера. — Русские сочтут этот момент особенно удачным для внедрения.