В те дни произошли два события, заставившие задуматься всех немцев, обеспокоенных будущим своей родины.
В январе 1943 года в Касабланке Рузвельт с Черчиллем решили, что союзники потребуют от государств «оси», прежде всего от Германии, безоговорочной капитуляции.
Принимая это решение, Рузвельт оказал хорошую услугу пропаганде Геббельса. «Великие демократы» не потребовали от Германии ликвидировать Гитлера и национал-социализм (что было бы логично), а лишь утверждали, что ведут политическую и идеологическую войну. Рузвельт требовал, чтобы мы сложили оружие, что делало Сталина единственным великим победителем. Это означало бы большевизацию не только Германии, но также и остальных государств Европы.
В действительности это ошибочное решение Рузвельта скрывало панический страх, вызванный установлением в ноябре 1942 года в Стокгольме контактов между высокопоставленным немецким чиновником из министерства иностранных дел Петером Клейстом и шведским промышленником Эдгаром Клауссом, фактически представителем Сталина, который имел тесные связи с советским посольством, руководимым очень активной госпожой Александрой Коллонтай. Мирный договор между Берлином и Москвой с границами от августа 1939 года мог быть тогда подписан в течение восьми дней.
Превосходно информированный об этих контактах Рузвельт опасался прежде всего нового соглашения между Берлином и Москвой. Условие безоговорочной капитуляции было блефом — необходимо было убедить Сталина, что, независимо от обстоятельств, Соединенные Штаты будут продолжать войну.
В Нюрнберге я узнал от господина Сэйлера, советника нашего посольства в Анкаре, что переговоры с целью нахождения компромисса на Востоке, которые, впрочем, непрерывно велись в Стокгольме, начал также в апреле 1943 года немецкий посол в Анкаре Франц фон Папен. После выхода на свободу в 1949 году он сам сообщил мне любопытную информацию. В 1952 году бывший канцлер Третьего рейха получил из министерства иностранных дел Испании приглашение промигать лекцию в «Атенео» — культурном центре, известном своими либеральными традициями. Организатором встречи был превосходный дипломат страны моих друзей маркиз Прат де Нантоуильет. У меня был случай отобедать и отужинать в обществе лектора, а также иметь продолжительную беседу с ним на тему все еще малоизвестной «аферы в Анкаре».
Советское посольство — через турецкое министерство иностранных дел — сделало первый шаг. Папен сразу же сообщил турецкому министру иностранных дел, что не исключает возможности заключения мирного договора, «если будут получены благоразумные предложения».
«Случилось то, что я предвидел и чего хотел», — сказал мне Франц фон Папен. Турки доставили мой ответ одновременно и русским, и американцам. Посол Соединенных Штатов сразу же улетел в Вашингтон. После возвращения он немедленно связался с турецким МИДом, который передал мне точку зрения государственного секретаря Белого дома: «Немцы должны знать, что Соединенные Штаты готовы подписать отдельный мирный договор с ними раньше, чем с СССР, на 24 часа».
Жаль, что Папен хотел один проводить эти переговоры, не получив согласия Гитлера или Риббентропа. Впрочем, когда он сообщил им об этом, Риббентроп отреагировал быстро, а Гитлер увидел в этих переговорах (как и в стокгольмских) доказательство крайнего истощения СССР.
Если бы Франц фон Папен не предупреждал американцев, а сразу сообщил Гитлеру о шагах русских, не исключено (и даже возможно), что они привели бы самое меньшее к перемирию. Германия и Россия не были заинтересованы в полном истощении во время войны. В апреле 1943 года Сталин опасался, что вторжение союзников произойдет не на Сицилии, а, согласно намерениям Черчилля, на Балканах. Во время нашей беседы «в узком кругу» я прямо сказал Папену, что прекращение войны на Востоке сделало бы невозможным высадку на Сицилии и позже — во Франции. Тогда, очевидно, был бы подписан мирный договор на Западе.
Старый канцлер ответил мне: «Возможно, вы и правы, но, пожалуйста, поверьте мне, что Риббентроп все равно все испортил бы!»
Безусловно, Франц фон Папен был лучшим дипломатом, чем Риббентроп. Однако все оказалось испорчено с самого начала, когда Папен действовал в одиночку, затеял двойную игру и вел переговоры с Западом. Он предпринимал шаги в соответствии со своими убеждениями, но также и потому, что именно Риббентроп подписал в августе 1939 года пакт с Молотовым. Папен метил высоко. Без сомнения, он занял бы место Риббентропа в министерстве иностранных дел, если бы известные Гитлеру предложения русских оказались успешными. Однако я думаю, что бывший канцлер имел далеко идущие планы.
Сталина и Молотова моментально проинформировали о двойной игре Папена, и они ни минуты не сомневались, что американцы также уведомлены о происходящем — с формального согласия Гитлера. Советы почувствовали себя обманутыми и тогда предоставили американцам все гарантии. Сталин в речи, произнесенной 1 мая 1943 года, поддержал «безоговорочную капитуляцию». Он заявил, что «ни о каком сепаратном мирном договоре с фашистскими мошенниками не может быть и речи».
Генерал Франко и его министр иностранных дел Франциско Хордана также предложили свои услуги в качестве посредников при переговорах с Западом. 11 мая 1943 года шеф британского МИДа Энтони Иден официально отверг любой компромисс. Тем самым судьба, по крайней мере, десяти европейских народов была окончательно решена.
Мне кажется, что, несмотря на утверждения некоторых, новый немецко-советский пакт не усилил бы европейские секции Коминтерна. Наоборот. Их вожди и «товарищи» слишком втянулись в антинемецкую деятельность и пропаганду, поэтому новый поворот в политике навряд ли повлек бы за собой массы. Рабочие пошли бы за движениями, имеющими европейскую перспективу, которые соединяли социализм с национализмом, как это случилось в 1936–1939 годы в Третьем рейхе, Италии, Португалии, Венгрии, Испании и даже во Франции и Бельгии. Развились бы европейские формы социализма с антимарксистским профилем.
Контакты и переговоры в Анкаре и Стокгольме были налажены без уведомления Риббентропа. В отличие от переговоров Клейста, эпизод из Анкары малоизвестен.
Начиная с 1939 года, деятельность Риббентропа можно охарактеризовать как негативную. Несчастьем Германии и Европы было отсутствие при Гитлере дипломата высокого класса, подобающим образом знающего английскую ментальность. Я убежден, и не одинок в своем мнении, что Англия объявила войну вопреки своим жизненным интересам. Но не в том дело. Это Риббентроп убедил Гитлера, что англичане не будут сражаться, чтобы помешать немцам, живущим в Гданьске, присоединиться к родине. Могу с полным правом сказать, что в 1943 году был упущен превосходный случай заключения мирного договора.
Советники Рузвельта, подобно ранее пособникам Черчилля, решили, что объединение требования «безоговорочной капитуляции» с бомбардировками с целью «смести все немецкие города с населением более 100 000 человек» ускорит окончание войны. Это свидетельствовало об их незнании немецкого народа: приговоренный к смерти, он хотел умереть стоя. Однако, без сомнения, можно утверждать, что резолюции Рузвельта и Черчилля продлили войну самое малое на год.