Тёмную душу мы встретили возле городской ратуши, среди распластавшихся мёртвых и умирающих. Она сидела, поджав под себя ноги, и впихивала в немаленькую пасть оторванную человеческую руку, хрустя костями и противно чавкая. Мы разобрались с ней довольно быстро, хотя и привлекли внимание местных. Вместо благодарности в нашу сторону понеслись проклятия, так что пришлось уходить довольно быстро. Завернув за угол, мы со спокойного шага перешли на бег и пронеслись несколько кварталов, путая следы.
Сейчас многие готовы убить стражей хотя бы за то, что нам не надо бояться мора. А драться с горожанами, даже если это человек пятнадцать — двадцать и половина из них уже болеют, — глупейший и ненужный риск. Лучше убраться подобру-поздорову. Мы поступили совершенно верно, так как, свернув на поднимающуюся наверх, увитую виноградными лозами улочку, услышали в отдалении гневные крики преследователей.
Они не нашли нас, побежав в совершенно ином направлении, и Шуко послал им вслед несколько ругательств, а затем сказал мне:
— Неблагодарные ублюдки! Мы спасаем их от порождений мрака, а они в ответ только и ждут, как бы нас прибить.
— Не могу их винить. Людей очень гневит, когда рядом не такие, как они, — ответил я ему. — А уж когда человеку не надо бояться мора, который в любой момент может отправить тебя к праотцам… Но да, неблагодарные ублюдки. Согласен.
— Чёртовы идиоты! — сплюнул Шуко.
Мы двинулись через квартал Весёлых ночей, местечко, всегда славившееся лучшими девочками со смуглой кожей и блестящими чёрными волосами. Женщины Каварзере известны своей красотой и любвеобильностью. Проповедник частенько называл таких блудницами, впрочем, сам был не прочь на них поглазеть при случае.
Квартал Весёлых ночей — известная улица Солезино, но сейчас она находилась не в самом лучшем виде. Кроме наших шагов здесь раздавалось лишь карканье сытого воронья да тихие стоны умирающего за оградой ближайшего дома. Воздух был густым и прогорклым — тянуло мертвечиной и горелым мясом. Люди лежали на мостовой и в сточных канавах. В основном женщины, жившие и работавшие здесь.
Шуко склонился над одной из них, с разорванной одеждой, полуголой и уже с неделю как мёртвой, сокрушённо покачал головой:
— Когда мор только начался, квартал не трогали. Здесь было много крепких ребят, защищавших своих девочек. Но неделю назад грабежи докатились и сюда. Половина сутенёров к тому времени передохла, у уцелевшей стражи и так забот полон рот, так что насильникам и убийцам было где порезвиться.
— И этих людей мы ещё пытаемся спасать, — с отвращением сказал я. — Мне кажется, им это совершенно не нуж…
У Шуко была крайне неприятная особенность — он вначале атаковал, а потом разбирался, что к чему. Так что когда на вымершей улочке появилось задумчивое Пугало, цыган долбанул по нему изгоняющей фигурой.
— Берегись! — оглушительно заорал я.
Пугало, несмотря на то что выглядело как полнейший идиот, соображало быстрее молнии. Оно услышало мой крик, пригнулось, фигура прошла над его соломенной шляпой.
— Ты что?! — крикнул мне цыган, яростно сверкнув глазами.
— Стоять! Я сказал — стоять! — рыкнул я, закрывая собой Шуко и показывая тому рукой, чтобы он не лез вперёд.
Пугало уже было рядом, занося серп для удара. Оно было в ярости и жаждало крови цыгана. Я не знаю, как мне удалось сказать ему спокойно:
— Найди Проповедника и будь с ним. С тебя достаточно Солезино.
Всего лишь на секунду мне показалось, что оно ослушается, но Пугало только недовольно тряхнуло плечами, запахнуло расстегнувшийся солдатский мундир, отвернулось, с досадой черкануло серпом по стене здания, оставив на ней длинный след. Хромая, оно отправилось прочь.
— Чёрт побери, Людвиг! Ты знаком с этим?! — Шуко тоже был на взводе.
— Да. Можно сказать и так, — произнёс я. — Это мой… спутник.
— Одушевлённый?! Тёмный одушевлённый с силой как у десяти окуллов?! А то и двадцати! Да он же ходячая смерть! Ты, часом, не чокнулся?!
— Прекрати орать.
Цыган задохнулся от возмущения, щёлкнул бритвой, закрыв её, убрал в карман.
— Вот что я тебе скажу, Синеглазый. Ты играешь даже не с огнём — с тьмой. Таких тварей надо сразу же убивать.
— Эта тварь намного опасней, когда за ней не приглядывают, и убить её не так-то просто.
— Я не знаю, какая душа зародилась в огородном пугале, но в ней нет ничего чистого.
— Да в половине из нас этого нет! — рассмеялся я. — Если ты беспокоишься обо мне — не стоит. У нас с Пугалом деловые отношения — оно не мается от скуки, а я терплю его компанию.
— Можешь говорить что угодно, но если я встречу его ещё раз, то убью.
— Дело твоё, — тут же сменил тон я. — Только если меня не окажется рядом, и оно выпустит тебе кишки, Розалинда вряд ли этому обрадуется.
Он вздохнул и сказал:
— Ты дурак, ван Нормайенн, и эта дурость когда-нибудь тебя убьёт. Вечно ты заигрываешь с тем, к чему не стоит приближаться.
Шуко о Пугале больше не разговаривал, и за полчаса мы добрались до палаццо. Вошли так же, как и я вчера, через инжировый сад.
Слуга открыл нам дверь.
— Господин Пауль и госпожа Розалинда уже вернулись? — спросил я у него.
— Никак нет, синьоры. Их ещё не было.
Мы с Шуко переглянулись.
— Что-то они долго, — с тревогой произнёс цыган. — Отсюда до Санта-Мария-дель-Фиоре гораздо ближе, чем до госпиталя. А ведь мы провозились половину дня, да и шли обратно кружным путём.
Я задумчиво почесал бровь:
— Ты прав. До городского собора двенадцать кварталов. В принципе они должны бы уже вернуться.
— Я иду туда! — решительно сказал цыган. — Ты со мной?
— Конечно.
Мы стали спускаться по лестнице, кода дверь отворилась, и в палаццо ввалились стражи.
Розалинда была бледна и не скрывала своего испуга. Куртка Пауля оказалась разодрана на плечах, сам он — весь в пыли, а на лице кровоточили свежие ссадины.
— С тобой всё в порядке? — Шуко бросился к жене.
Губы у неё затряслись, но она сдержала эмоции и закатала рукав.
— Твою мать! — потрясённо сказал я, разом забыв все другие слова.
— Этого не может быть, — натянуто рассмеялся Шуко. — Это просто невозможно!
— Но, к сожалению, это есть, — устало сказал Пауль, садясь на ступеньки.
Я взял Рози за запястье, внимательно осмотрел. Сомнений больше не было, но я лишь сказал:
— Странный след, словно чьи-то пальцы.
— Идём, тебе надо лечь. — Цыган пришёл в себя и решительно взял жену под локоть. — А с тобой я поговорю позже.