— Тихо! Фрицы-то на колесах. Не успеешь оглянуться, танки уже здесь будут.
— Ладно, — поднялся Иванов. — Подъем в пять утра. Закругляйтесь.
Как я пережил следующий день? Сам не знаю.
Сначала на рассвете на гаубичный дивизион свалилась шестерка «Юнкерсов». Еще несколько штук в сопровождении истребителей прошли вдоль линии обороны. Заодно бомбили штаб полка, склад с боеприпасами и продовольствием.
Война сразу показала свое лицо. Стоял сплошной грохот, все заволокло рыжей глинистой пылью. Я забился в «лисью нору», но земля стала осыпаться. Когда вылез из нее, стена траншеи осела и завалила дно. Я кое-как выдернул винтовку и пополз прочь.
В полумгле едва не стукнулись лбами с Витей Манохиным. Он хотел что-то сказать, но грохнуло так сильно, что мы на какое-то время оглохли. Все, нам конец! Еще одна бомба… Но бомбы рвались, а мы оставались живыми.
Потом все стихло. Немцы нанесли удар с целью сразу прорвать оборону. От гаубичного дивизиона осталось три-четыре орудия. Накрыло минометчиков. В землянку соседней роты набилось бойцов как селедки в бочку. На ее месте из рыхлой земли торчали обломки бревен, нижняя половина человеческого тела, сломанная винтовка.
Бойца вытащили за ноги, он был мертв, измят и переломан. Остальные тела так и остались под слоем земли. Копаться не имело смысла. Потом, словно накликали, появились танки, которые подогнали ночью. У немецких «панцеров» тихий, почти бесшумный ход, и в атаку они двинулись с расстояния километра.
Примерно двадцать машин, штук восемь бронетранспортеров и пехота. Я ожидал, что от нашей артиллерии и соседнего батальона ничего не осталось. Но в стрелковых ячейках возникали все новые фигуры. Вспомнил, что являюсь командиром отделения, и обошел свой участок.
Костя Черняк вытирал слезы. Погиб его дружок, второй номер расчета. Ни имени, ни фамилии его не запомнил, знаю, что жили на одной улице и вместе учились. Как мы с Витей Манохиным. Кроме пулеметчика, убило еще одного бойца, а один пропал без вести. Ребята говорили, что его разорвало прямым попаданием, другие утверждали — сбежал ночью.
Раненых не было, но почти все были контужены или оглушены. Я копался в земле, нашаривая вещмешок и гранаты в нише. Вещмешок нашел, а все остальное завалило землей. Но уже подносили ящики с патронами, гранатами и горючей смесью.
Я распоряжался, вставлял капсюли в гранаты, а меня кто-то упорно тянул за рукав. Боец, без каски, в рваной гимнастерке, дергая щекой, просил разрешения «отбыть» в санбат.
— Ранен, что ли?
— Нет… контужен шибко. Ничего не слышу, и голова не соображает.
— Бери винтовку, гранаты. Становись вон там.
Боец тоскливо вздохнул, но приказ выполнил.
Открыли огонь гаубицы, затем короткоствольные полковые пушки. В батальоне, прибывшем вечером, имелись «сорокапятки». Танки шли быстро, уклоняясь от фугасных разрывов тяжелых гаубиц. Я приготовил две бутылки с «горючкой». Немецкая пехота отстала, а танки через считаные минуты сомнут траншею.
Редкие взрывы гаубиц не достигали цели. Дуэль между легкими пушками и танками складывалась тоже не в нашу пользу. Хотя два Т-3 уже дымили, осколочные снаряды выбивали расчеты противотанковых пушек. От прямого попадания перевернулась «полковушка», придавленный щитом артиллерист кричал тонко и пронзительно.
К нему на помощь кинулись артиллеристы соседнего расчета, приподняли орудие, вытащили товарища и сами попали под взрыв снаряда. Хлопали противотанковые ружья. Хомченко, тоже с двумя бутылками КС, стоял на коленях, выглядывая ближайший танк. Артиллерия сумела остановить часть «панцеров», но несколько штук утюжили траншею. Тяжелый Т-4, еще старого образца, с коротким стволом, наехал на противотанковое ружье, согнув его, как кочергу. Оба бойца бежали, пригнувшись, к ним присоединилось еще человек пять. Пулеметы Т-4 их не доставали, выстилая веер пуль над головами.
Немецкие танкисты в азарте увеличили скорость, левая гусеница обвалила край траншеи, пулемет и пушка выстрелили одновременно. Из кучки бежавших в нашу сторону людей уцелело всего двое. Возле дымящейся воронки ворочалась половинка человека. Такого не может быть!
Боец из последних сил приподнялся на руках. Его привалило землей и оторвало ступни. Он сумел пробежать еще несколько шагов. Не проковылять, а именно пробежать, прежде чем очередь в спину свалила его лицом вниз. Но и Т-4 с усиленной броней ворочался всей своей двадцатитонной тушей, застряв в обвалившейся траншее. Левая гусеница гребла дно, а правая, бешено вращаясь, выбрасывала фонтан земли на бруствере.
Хомченко пихнул меня, и мы побежали к танку. Нас опередил боец с обычной гранатой РГД-33. Он бросил ее, взрыв не причинил вреда застрявшей машине. Из бокового люка высунулся танкист с необычно коротким автоматом и дал очередь в бойца. Наверное, ранил. Высунулся по пояс, собираясь добить наверняка.
— Щас я тебе, блядина…
Старшина кинул обе бутылки, одну за другой. Одна шлепнулась во взрытую землю и не разбилась, вторая растеклась горящей лужей возле застрявшего танка.
— Бросай, чего смотришь! — кричал Хомченко.
— Далеко. Не достану.
— Бросай!
Обе мои бутылки тоже не долетели, но возле танка горел уже костер из трех разбившихся бутылок. Старшина, оттопырив зад, упираясь локтем о бруствер, стрелял в танкиста из нагана. Выронив автомат, тот уцепился за броню, чтобы не вывалиться.
— Товарищ сержант, возьмите!
Боец совал мне РГД, которая против танка бесполезна. Но это было лучше, чем ничего. Я схватил гранату и подбежал к Т-4. Хотел забросить в открытый боковой люк, но не попал. Граната отскочила от брони и взорвалась, разметав лужу горючей жидкости.
Потеки «коктейля Молотова» горели на гусеницах, бортовой броне Т-4. Танкист с коротким автоматом ворочался и кричал нечеловеческим голосом — у него загорелись волосы. Подбежал Витя Манохин. Я выдернул у него из рук винтовку и дважды выстрелил в люк. Оттуда высунулась рука с пистолетом. Выстрелы в упор заставили меня шарахнуться прочь.
Открылся верхний люк, показалась голова в круглом металлическом шлеме-колпаке. Я пальнул в колпак, Хомченко, раздобыв где-то «лимонку», уже карабкался на танк. Бросил ее внутрь и, скатившись, крикнул:
— Разбегайтесь! Сейчас рванет.
Но я стоял как остолбенелый. Продолжал живьем гореть и кричать танкист. Тот, в колпаке, лихорадочно карабкался из верхнего люка. Не успел. Граната гулко хлопнула, и голова в колпаке исчезла. Затем из люков пошел дым.
Дальнейшее вспоминается, как цепь разорванных эпизодов. Еще один танк поджег старший лейтенант Иванов. Он бросил бутылку с горючей смесью точно на трансмиссию, и мотор вспыхнул через минуту. Но танкисты, клубком выкатившиеся из всех люков, расстреляли его из пистолетов. Мы считали Иванова придирчивым, вредным, способным только читать нотации, и поговорили по-человечески лишь один раз, вчера вечером. И старшим лейтенантом он проходил меньше суток. А оказался смелым и решительным командиром.