До самого последнего времени у меня и в мыслях не было писать книгу об отце. И не потому, что я считал, будто отец этого недостоин. Просто потребности не возникало. Все мои творческие замыслы насчет описания жизненного пути Михаила Матвеевича ограничивались поиском материалов для семейного архива. Я задался целью собрать вместе все доступные мне автобиографии отца — то, что было написано его собственной рукой. В устных пересказах истории любой семьи с годами, десятилетиями многое теряется, забывается и восстановлению, как правило, поддается лишь с превеликим трудом.
Меня интересовали все автобиографии, начиная с самых ранних — т.е. примерно с 1927 года — до последней, написанной отцом в середине 70-х. Ее отец написал, видимо, уже предвидя, что скоро уйдет. И оставил мне с младшим братом 8—10 страниц — просто, чтобы дети знали о боевом пути отца.
Я же решил составить наиболее, так сказать, полную энциклопедию его жизни. К этому можно было бы добавить — при готовности архивов пойти навстречу — какую-то характеристику, представление к награде. И все это — для семейного пользования.
А писать книгу — это значит, помимо прочего, залезть в материалы, которых сам отец никогда не видел. Ведь личное дело разведчику никогда не показывают. Личное дело — особая вещь. Скажу честно: когда передо мной положили личное дело моего отца, я открыл его, но долго не мог заставить себя читать. Я поначалу не понимал почему. Я сидел и настраивал себя: это нужно сделать.
— Так все-таки почему?
— А потому, как я понял, что мне предстояло влезть в душу, в личность хотя и родного человека, но безо всякого его на то разрешения. Вот я живу, у меня есть своя личная жизнь, какие-то собственные мысли, которые я совершенно не собираюсь обнародовать. Не хочу допускать, чтобы кто-то, заинтересовавшись моей судьбой, пришел бы и начал без моего разрешения во всем этом копаться. Но я фактически должен был сделать это в отношении отца.
С другой стороны, я понимал, что если я этого не сделаю, то в результате буду гораздо меньше понимать отца, а, значит, и себя. Ведь я, в конце концов, его часть, его продолжение. Вот два этих чувства боролись.
И вы думаете, в личном деле отца—в святая святых — меня ждали лишь радостные открытия? Отнюдь. Временами возникали очень неприятные ощущения. К примеру, я натыкался на установочные материалы, касавшиеся моего отца, его семьи, родственников, которые собирались людьми, так и именуемыми в спецслужбах — установщиками. Т.е. это были люди, которые приходили и вели задушевные беседы по месту жительства — с дворниками, к примеру. А может, с соседями. Вопросы, знаете, нехитрые: а как там они себя ведут, а как они живут. Все ответы записывались, подшивались в личное дело. Это было неприятно и трудно читать. Но я через это прошел и не жалею.
Писать — не писать?.. Вопрос вдруг решился в одночасье. Со мной связались по телефону Владимир Антонов и Владимир Карпов, авторы вышедшей в этом году книги «Тайные информаторы Кремля-2. С них начиналась разведка». В этой книге, между прочим, был впервые опубликован краткий биографический очерк о моем отце. Разговор был примерно таким: «Юрий Михайлович, вот мы в издательстве были. Там нам сказали: "А вот про Михаила Матвеевича напишите нам отдельную книгу", — сообщили мне мои собеседники и продолжили: — Мы сказали, что в принципе не против, но пусть уж лучше сын напишет. Возьметесь?..» И в этот момент все мои сомнения куда-то улетучились. Я почему-то сразу согласился. А было это весной 2003 года, совсем недавно.
—В разведке, я уверен, случайных людей гораздо меньше, чем среди представителей любой другой профессии. Но случай — я не говорю: случайность — может вторгнуться в судьбу каждого человека. Как же все-таки сложилось, что ваш отец попал именно в разведку?
— Это очень простая история. Отец — еще мальчишкой — добровольцем вступил в Красную Армию Когда передовые силы 11-й армии дошли до границы, из них стали формировать пограничные части. Первоначально это были части двойного подчинения, находившиеся в распоряжении как РККА, так и ОГПУ. Но постепенно их передали в ведение чекистов.
Боец Красной Армии Михаил Батурин стал пограничником только потому, что его часть стала пограничной. И с самого начала судьба бросила его в пограничную разведку. Так случилось, и он пошел. Это, конечно, не разведка внешняя. У нее нет своих резидентур в столицах и других городах сопредельных стран. Она работает в приграничной полосе, но ее интерес тем не менее распространяется не только на нашу сторону, но и на противоположную. Значит, есть агентура, свои люди. Это в любом случае уже была работа разведчика — и оперативная, и аналитическая, и организационная. В общем, жизнь поставила отца на это место. И дело у него пошло.
Воля случая? Несомненно. Но также несомненно, что не только она одна. Руководители отца оказались постарше, побогаче опытом. Они нуждались в помощниках и потому присматривались к рядовым бойцам: кто сдюжит, сумеет, а кто — нет. То есть отбор так или иначе происходил. Пусть отец мог этого и не знать.
— Знакомства даже с краткой биографией Михаила Матвеевича достаточно, чтобы понять: самый напряженный период в его работе разведчика приходится на время пребывания в Турции.
— Совершенно верно. Это без малого семь лет, с мая 1940-го по январь 1947 года. Как вы понимаете, Турция тогда отнюдь не настраивала людей на курортный лад, тем более разведчиков. Контрразведывательный режим в этой стране отец называл драконовским.
Я вам приведу один пример. В конце 1944 года отца вызвали в Москву для доклада. Оказавшись в Центре, он попросил перевести его на другое направление работы. Он, разумеется, не смены обстановки искал. Он объяснил, что, судя по всему, попал под подозрение турецких спецслужб. Он чувствовал это по разным признакам. Турки могли проследить его связи. А это ставило под угрозу всю агентурную сеть. Ситуация была чревата серьезным провалом.
А отцу ответили: «Не поедете — расстреляем». Тогда ведь это просто делалось. И вот представьте: мощный пресс с одной стороны, и такой же — с другой. Тиски. Отец позже вспоминал, что, находясь тогда в Москве, не мог спать—тиканье часов мешало. Он останавливал часы, чтобы заснуть.
Он был человеком долга и не подчиниться приказу не мог. Поехал. А буквально вслед ему — две очередные награды и присвоение звания полковника.
Вообще, если говорить о напряжении тех лет, то надо начинать с Анкары. Там действовала одна из резидентур.
Другая вела работу в Стамбуле. И был еще разведпункт в Карее. Так вот, судьба забросила отца сначала в Анкару—и не рядовым сотрудником, а сразу резидентом. Это достаточно необычно для человека, который прежде не работал во внешней разведке. Но это объяснимо. Я думаю, просто другого выхода не было. Разведка в результате чисток понесла очень тяжелые потери в конце 30-х годов. И сотрудников не хватало. А у него был опыт работы — пусть и в другой разведке. И достаточно большой. Видимо, этому опыту, как и положительным характеристикам, доверяли.
А что такое была Анкара в то время? Туда Ататюрк, первый президент Турецкой республики, недавно перенес столицу. В общем, это была деревня. Ну, конечно, там построили какой-то городок. Но для контрразведки контролировать всю Анкару вдоль и поперек не составляло никакого труда. То есть от советских разведчиков требовались серьезные навыки и просто чудеса фантазии, чтобы сбить с толку противника. Впрочем, и в Стамбуле, куда отца направили вскоре, обстановка не позволяла расслабиться.