— Так мой сын спасется, — она побоялась поднять глаза на серебрянный крест. — Спасется, правда?..
Священник отвел от нее глаза и вздохнул.
— Душу спасет… Вы только молитесь за это…
Он обернулся и пристально посмотрел на пламя горящих свечей:
— Разгорелось страшная брань… Разбужен дух войны в людях. Вот что самое страшное…
Священник сосредоточенно перекрестился.
— Легко возмутить пламя вражды. Но угасить жар ненависти трудно. Огонь войны может пылать десятки лет…
Батюшка обернулся к Анне Ивановне.
— Знаете, как называют наши дети своих врагов в Афганистане?
Анна Ивановна покачала головой.
— Они их называют «духами». У наших детей душа еще не огрубела. Они остаются мальчишками. Поют песни. Снежками бросаются. Катаются с ледяных гор… Но видят они перед собой «духов» и сражаются с темной злобой, которую подняли против них страшные духи поднебесья.
Батюшка вздохнул, покачал головой.
— Это жуткая стихия — война. Война обнажает человеческие души. На войне всплывает все потаенное из души, вся грязь, нечисть льется рекой…
Батюшка закрыл глаза.
— Сколько мерзости несет война!
Затрепетали свечи от порыва ветра, словно донесся до них ураган далекой войны. Анне Ивановне даже показалось, будто колыхнулись ризы на иконах. Закачались кисти черных покровов.
Батюшка положил горячую ладонь на похолодевшие руки Анны Ивановны.
— Не скорбите, не теряйте надежды. Наши дети вынесут все.
Батюшка погладил материнские руки.
— Нелегко им, конечно. Очень нелегко… Но они выдержат!
— Вот еще что, товарищ лейтенант, — сердито сказал Шкловский, — хотелось бы знать, где тут у вас устроено отхожее место, — он невольно покраснел, поджал пухлые губы. — Надо немного оправиться перед выходом…
Шульгин развел руками:
— Степь вокруг большая… Специально сортиров не строим. Но удобнее всего за теми камнями. Оттуда ветром в сторону окопов не тянет.
Шкловский отвернул от Шульгина кислое лицо, направился к камням, на ходу снимая вещмешок с нелепо торчащим из него стабилизатором мины. Вскоре он скрылся за камнями. А Шульгин вызвал Богунова и распорядился выделить группу для сопровождения батальонного замполита. Ткнул Богунову твердым кулаком по бронежилету, приказывая не шуметь при Шкловском, соблюдая по-возможности молчание.
Богунов понятливо закивал головой.
Солдаты тоже прекрасно знали въедливый характер батальонного комиссара.
Шкловский вышел из-за камней, облегченно вздыхая, поправляя лямки похудевшего вещевого мешка. Никто не обратил внимания, что черный хвост мины уже не торчал из тесемок. Шкловский выпрямился, поправил лямки, отряхнул полы бушлата и махнул Шульгину пухлой пятерней:
— Задумайтесь, товарищ лейтенант. Искореняйте неуставные взаимоотношения! И крепче всего, — Шкловский сердито сдвинул брови и покачал розовым пальчиком, — блюдите дисциплину в подразделении.
Кто-то прыснул за спиной у Шкловского, екнул тихий голосок:
— Чево-о блюдите?..
Шкловский круто развернулся, и под его колючим взглядом каждый солдат сделал такое движение, словно хотел спрятаться один за другого.
Только рядовой Осенев безучастно сидел посреди всех в одной полосатой тельняшке прямо на скалистом склоне и тянул черную нитку из распоротого шва гимнастерки. Невидимая иголка в его руках выписывала восьмерку. Стягивался шов с каждым стежком. Обычное солдатское дело. Подлатать прорехи в штанах в минуты затишья.
Но только Шкловскому почему-то ужасно не понравился скромный портняжка.
— А вот вы почему сидите, рядовой? — взорвался вдруг Шкловский. — Что вы себе позволяете? Почему в присутствии старшего офицера расселись, как эти… вольнонаемные… Вы что, издеваетесь?
Осенев поднял невинные глаза, оглянулся, словно искал кого-то третьего, пожал плечами.
— Вста-ать, — тонким голосом закричал Шкловский, — когда к вам обращается замполит батальона…
Осенев встал, и шитье свалилось с колен. Брови у него полезли вверх. Ухо задралось выше другого. На вытянутой шее показался грязный шнурок.
— Что это? — ткнул Шкловский пальцем в лицо Осеневу.
— Рядовой Осенев, — растерянно представился пулеметчик.
— Я вас не спрашиваю кто-о, я спрашиваю, что-о это? — зашипел Шкловский.
— Что что-о-о?.. — совершенно растерялся Осенев.
— Вот это что-о-о? — закипел Шкловский, рука его потянулась к шее Осенева, пальцы вцепились в потертый шнурок. Затрещала в руках черная нитка, и над тельняшкой мелькнул крохотный нательный крест.
Заблестела полустертая медь.
Тонкие руки, распятые на кресте, разлетелись птичьим крылом.
Золотой нимб воссиял над склоненной головой.
— Вот это вот что-о? — вскричал Шкловский. — А-а?.. Что это?.. Крестами обвешались! Комсомольцы хреновы… Вот она налицо — гнилая идеология. Вот что развелось от сопливых размышлизмов! — Шкловский недоуменно посмотрел на медное распятие. — Христиане уже развелись! Поглядите на это безобразие! Политинформаций в подразделении нет, партсобраний нет, а христиане есть…
Шкловский гневно топнул ногой по камню.
— Снять немедленно!
— Не сниму, — тихо сказал Осенев.
Он потянул за лопнувшую нитку, перехватил крестик, зажал его крепко-накрепко в побелевших пальцах.
— Бросьте, я сказал, — взвизгнул Шкловский.
— Не брошу, — тихо ответил Осенев.
— Та-а-ак… — осевшим голосом прошептал замполит батальона. — Во-от оно… Во-от! Невыполнение приказа… Открытое неповиновение…
Он накрыл рукой заходившую ходуном грудь. Негодование душило его.
— Та-ак… Развели антимонии. Кресты нацепили, — Шкловский потер вспотевшей ладонью грудь. — А ну, немедленно выбросить эту дрянь! Это приказ!
Словно выстрел хлестнул над горами.
Осенев побледнел, пошатнулся, опустил голову, но только пальцы его сжались еще крепче вокруг креста.
— Это не приказ, — вдруг раздался спокойный голос Шульгина, — это издевательство…
Разъяренный Шкловский обернулся к Шульгину.
— Вы еще прикажите снять штаны, — усмехнулся Шульгин. — Рядовой Осенев — самый дисциплинированный солдат в роте. Отличник боевой и политической подготовки. Орденоносец. Неоднократно спасал товарищей в бою. Лучшего солдата нет ни в нашей роте, ни в нашем полку вообще. Я не знаю лучшего, по крайней мере…
— Так он у вас лучший? Этот вот христосик лучший у вас? С этим крестом за пазухой? Ну, знаете ли… — прошипел Шкловский с ненавистью.