— Во-от, до чего доводит доброта, — махнул Матиевский сломанной булавкой и вдруг стремительно выгнул руку и уколол ишака в мокрый, покрытый снежным крошевом зад. Просто так. Для куража… Смеха ради…
От неожиданности животное нелепо подпрыгнуло, подобрало коленца под тощие ребра, лягнуло копытцами воздух и вдруг понеслось вперед по тропе, напрягая последние силы.
— Стой, дурное, куда?! — завопил Матиевский.
Но всполошившийся ишак только прибавил прыти. Он несся по утоптанной дорожке, мотая вислоухой головой, взбрыкивая, и хвост у него яростно хлестал по снегу.
— Вот же, осел, — кричал позади хлесткие голоса, — куда ж ты пре-есся?..
Но ишака уже вынесло впереди всех. Изредка он оборачивался, скаля желтые зубы, и даже холка у него встала дыбом.
Матиевский выбрался из снежной западни и едва припал на одно колено от смеха, как вдруг блеснуло впереди режущим светом. Оглушающе лопнул воздух. Посыпались вокруг комья грязного снега, каменный град мелких осколков.
— Ложись, — запоздало крикнул Шульгин.
И вся шульгинская группа повалилась на снег.
Лицом вниз, руками за головой.
Матиевский снова скатился в снежную яму.
Осенев прижал мокрый лоб к коленям.
Шульгин закрылся вещевым мешком.
Все случилось в одно мгновение. И только напряженный слух уловил за страшным взрывом жалкий вопль погибшего животного.
Все выяснилось через несколько минут.
Отчаянный бросок животного по утоптанной душманами тропе, спас жизнь многим солдатам.
— Фугас, чтоб его… — плюнул в развороченную яму Богунов. — Вот это подарочек! Прямо для нас устроенный… Глядите, установлен непосредственно на тропе…
— Верняк… Завалило бы человек пять. Не меньше, — свистнул кто-то. — Многие бы в этой могилище полегли. Смотри, какой диаметр…
— От ишака совсем ничего не осталось, — развел руками Матиевский. — Даже копыт не соберешь. Лег грудью на амбразуру! Погиб смертью храбрых!
— Вечная память нашему ишаку!
— Минимум, пятерых бойцов спас!
— Хоть памятник ему ставь!
— А еще сожрать хотели…
— Точно полезное животное…
— Да это же все Осень, ребята… — ахнул кто-то. — Это же он этих ослов зачем-то на ноги поставил. Потащил их за нами. Будто знал, что пригодятся.
— Молодец, Осень. Спас ослов от расстрела. А они наши шкуры от осколков спасли…
— Второго осла берегите, ребята. Очень нужная эта вещь…
— Да не вещь это, кулема! Живое существо, понял! Осе-ел!
— Дайте корешу соломы, ребята! Мы теперь без этого осла ни шагу…
На следующем привале Шульгин достал из вещевого мешка газеты, помятые, стершиеся на сгибах. Хотел почитать солдатам, что-нибудь подходящее. Перелистывал страницы, но нигде не мог найти чего-то нужного, способного тронуть душу голодных, измученных парней. Только в «Красной звезде» он нашел маленький сухой столбик в два пальца шириной о каком-то безымянном успехе правительственных войск Бабрака Кармаля. И коротенькую приписку о содействии наших безымянных подразделений. Вообще, согласно этим газетам, ограниченный контингент советских войск в Афганистане занимался каким-то мирным строительством в этом забытом уголке света, строительством школ, детских садиков, электростанций и комбинатов.
И были эти солдаты, с шатающимися зубами и почерневшими от бессонницы глазами, согласно газетным сообщениям, какими-то каменщиками, плотниками и малярами. И были они, наверное, плохими строителями. Потому что об их «мирном строительстве» в газетах ничего не писалось. Полное молчаливое забвение покрывало необъявленную войну.
Дружно молчали и журналисты, и литераторы, и все шумное общество служителей пера и голубого экрана, послушно накинувшее платок на свой широкий роток. Лишь позже они с милостивого позволения властей зашумят об афганских событиях, с наслаждением вздымая всю грязную муть этой странной войны.
Но во время самой войны не было в новостях СМИ ни этой войны, ни самих ее участников — измученных молодых ребят, заживо брошенных в жаркую топку кровопролитных боев.
Поэтому и платили солдаты всем этим газетам тем же равнодушием. И употребляли, как туалетную бумагу, несмотря на часто мелькающие на страницах знакомые всем портреты персон, украшенных золотыми звездами.
Шульгин так и не нашел ничего подходящего среди многочисленных газетных полос. Только спасенному ишаку чем-то понравились хрустящие листы газетной бумаги. Он тщательно обнюхал плоские серые лица, ряды звезд на широкой груди, длинные шеренги делегаций, бесконечные полосы бледных трибун, лизнул сломанный на сгибе державный нос и вдруг смял губами газетные полосы. Рваные обрывки качнулись в уголках губ и медленно поползли в утробу.
— Батюшки, смотрите, жрет, — раздался чей-то вопль.
Но только ничего не смутило голодного ишака. Ни едкий вкус типографской краски, ни пресная жвачка газетной бумаги, ни взволнованные крики солдат.
Он подобрал губами следующий газетный лист и потащил его неуклонно в утробу под восторженные крики орловских ребят.
— Во-от дает… Трескает… без соли и сахара!
— Даже чаем не запивает…
— Лопает, паразит, нашу политинформацию…
— Жрет политику партии вместе с трибунами…
Ишак прожевал газетный лист и снова потащил за угол скомканные ряды серых пиджаков. Глаза у него прикрылись от блаженства.
— Давай, давай, — азартно подначивали солдаты.
— Почему я не осел? — взвыл Матиевский, — почему мне эти газеты без надобности? Почему я не всеядный?
Он даже встал на корточки рядом с ишаком и попробовал жевать кусочек «Правды», но только выплюнул в сторону.
— Какая страшная гадость — эта наша «Правда»…
Ишак съел почти всю кипу газет с молчаливого согласия Шульгина, который не мешал солдатам развлекаться. Один только Осенев беспокоился.
— Может, хватит, ребята. Отравится же, бедняга, этой газетной баландой.
Но только ишаку вовсе не становилось плохо. Даже наоборот. Он повеселел, задрал голову и радостно взревел: «и-и-а-а-а…».
Окинул взглядом гогочущих солдат и вдруг отчетливо выделил глазами Осенева. Короткими шажками подошел к взволнованному пулеметчику и неожиданно для всех сунул свою голову ему под мышку. И блаженно застыл.
Смех замер. Солдаты недоуменно уставились на замершего ишака, на его застывшую под мышкой Осенева морду, на кисточку хвоста, по-собачьи, хлеставшую по бокам.
— Любо-овь, ребята, — хохотнул Матиевский. — Что хотите думайте, но это любовь…