— Дави на газ и посматривай по сторонам. Может быть, овраг какой увидишь Надо нам твоего друга-разбойничка прикопать, чтобы зверье не достало.
Жокей кивнул головой:
— Я, кажется, знаю такое место. Километрах в пяти отсюда раньше деревня была, потом молодежь разъехалась, а старики поумирали или к детям перебрались. Их дома на дрова разобрали или туристы пожгли. Остались ямы от погребов, там и копать особо ничего не надо. Так, мусор разгрести, и готова могилка. Ну что, едем?
— Давай, едем.
Минут через пять показались несколько побеленных известью саманных построек. Бывшие коровники, догадался Женька, из навоза и глины, потому и не сожгли. За коровниками стояли закопченные печи. Черные трубы тянулись в небо, как обожженные руки. Женька поежился… Будто кинокадры войны… Машина затормозила. Несколько секунд они молча смотрели в темноту, рассекаемую светом фар на две половины.
— А может, возьмешь меня в город? А то я со страху здесь окочурюсь. Я темноты боюсь и покойников.
Женька хлопнул его по плечу:
— Мужчину закаляют перенесенные опасности и преодоленные страхи. Если ты победишь свой страх, тогда будешь непобедим. Давай иди работать.
Жокей сноровисто спрыгнул в яму, Женька отложил ружье в сторону, задумчиво смотрел в ночь. Снова темнота, холод, одиночество, и опять один.
Из ямы раздался голос:
— Босс, давай руку, усыпальница для Санька готова.
Женька удивился тому, что за несколько минут, что Жокей чистил яму, у него совершенно изменился голос. Сейчас это был уже не сломленный страхом человек, а зверь, готовый к прыжку. Женька усмехнулся, подошел к краю ямы, Жокей улыбался, тянул руку.
— Босс, давай вытягивай меня отсюда. Освобождаю спальное место для другого клиента… для Санька.
— Да нет, ты уж сам. Мужчина должен всегда выбираться сам. Вот тебе доска, карабкайся.
Кряхтя и отдуваясь, Жокей выбрался наружу. Женька отвернулся, полез в машину:
— Давай, вытаскивай своего приятеля, заодно и помянем раба Божьего, овцу заблудшую, Санька.
Когда он повернулся, на него смотрел ствол ружья.
— Ну что, зверюга? Вот и конец тебе пришел. Иди к яме, я тебя тащить не буду, спешу, домой уже пора. И так задержался с тобой. Но если сам в яму прыгнешь, я тебя присыплю, чтобы крысы не сожрали. Обещаю.
Женька смотрел исподлобья.
— Стреляй, не надо тянуть, а то можешь потом передумать.
Щелкнул боек курка, ничего не понявший Жокей передернул, досылая патрон в ствол. Еще один щелчок…
— У тебя ничего не выйдет, я вынул патроны. Ты не Жокей, ты тупой осел, который уже сошел с дистанции…
Жокей бросился вперед, но наткнулся грудью на острие ножа. Подламываясь в коленях, как сноп, повалился вперед.
— Ну вот, я же сказал, что до финиша ты не добежишь.
Женька за ноги оттащил трупы к яме, забросал землей и мусором. Открыл бутылку водки, вымыл руки.
Неожиданно его лица коснулось что-то невесомое, осенняя паутинка или дуновение ветра. Женька лишь досадливо дернул щекой, избавляясь от неприятной соринки. Он еще не знал, что души убитых людей, прощаясь с бременем земной жизни, всегда касаются лица своего убийцы.
* * *
Женька шел по городу, и он принимал его автомобильным гулом, непривычным запахом выхлопов автомобилей, ярким светом рекламы и полным равнодушием человеческих глаз.
На замусоренной остановке, напротив вокзала, что-то громко обсуждала подвыпившая компания, под прозрачной выгнутой пластиковой крышей, рядом с раздутыми сумками, устало присели две пожилые цыганки.
Он стоял и смотрел на красные огоньки, на окна комнат и квартир, зажегшихся напротив. За каждым окном шла жизнь, там жили люди, ругались, мирились, читали книги, рожали и воспитывали детей. И ничего с этим сделать нельзя, так все построено и так случилось в жизни. Он стоял и смотрел на окна, на огоньки, завидуя тем людям, у которых был дом. А кто ждет его? Может быть, Господь укажет путь? И пришло решение, идти утром в церковь. Бабушка Галя любила повторять:
— Вера — это корабль спасения в огромном море жизни.
Проведя ночь на лавочке в глубине парка и не сомкнув глаз, утром Женька пошел в храм.
В церкви шла служба, несколько человек исповедовались и с десяток прихожан слушали проповедь, был день Пантелеймона-целителя. Зашла пожилая пара, встали в уголок под лампу — писать записки о здравии, за упокой.
Подошла женщина в черном монашеском платке, собрала оплавленные огарки свечей.
Женька несмело спросил:
— Матушка, можно ли мне поговорить со священником.
— Да, можно, но только после службы. Подождите его.
Через полчаса к Женьке подошел священник средних лет. Спросил:
— Ты хотел со мной поговорить, сын мой?
— Благословите, батюшка!
— Бог благословит!
— Окажите помощь, батюшка, подскажите, как жить. Остался один на свете, нет ни денег, ни документов, ни желания жить.
Священник внимательно посмотрел ему в глаза и спросил:
— Ты крещеный, сын мой?
— Да, крещеный.
— Тогда для твоей души нет лекарства лучше, чем молитва. Молитва — это стена, ограждение сердца. Его покой и мир.
Тебе надо пожить среди верующих, успокоиться, а потом учиться строить жизнь заново. Привыкать жить, как все.
Сейчас я отведу тебя в трапезную, там тебя накормят. Ну а в дальнейшем Господь управит.
В трапезной храма, где Женька впервые за несколько дней поел, пожилые женщины пекли просфоры, здесь по-домашнему пахло тестом. На столе стоял пузатый самовар, чай наливали в расписные чашки, и Женьке страшно захотелось, чтобы время остановилось. Чтобы навсегда в прошлом остались Чечня, страх, смерть и всегда на столе стоял фарфоровый веселый чайничек, чтобы всегда улыбались эти добрые женщины.
После трапезы Женька вместе с батюшкой прошел в приют для тех, кто не имел своего угла, по каким-то причинам стал бомжом. Это был большой двухэтажный дом, покрашенный в зеленый цвет. На цепи скучала дремлющая собака, сарайчики, огород. Деревянная скрипучая лестница на второй этаж. У входной двери — распорядок дня, в рамочке — поучение «О матерном слове» Иоанна Златоуста. Батюшка поясняет:
— Мужчины днем на работе, дома только женщины. Через три часа на обед будут щи, а на ужин каша с маслом. Водка и вино запрещены. По вечерам чай с вареньем и пирожками. Разговоры по душам. Есть комната с книгами, в которой собраны в основном книжки русских, советских писателей. Есть и зарубежная классика, есть и про любовь, читают в основном женщины. Мужчины предпочитают книги про охоту и рыбалку или о войне. День у нас расписан. В шесть тридцать — подъем. В семь — утренняя молитва. В восемь — завтрак. С девяти до девятнадцати — работа.