Коридор был крайне узким. Первые части, освободившие путь перед нами, пробили проход всего лишь в несколько сот метров.
Местность была холмистой. Мы переходили от холма к холму. Каждая ложбина была забита ужасными скоплениями раздавленных машин, десятками убитых солдат, брошенных на красный снег.
Неприятельские орудия дико обстреливали эти наши передвижения. Мы падали прямо на окровавленных раненых. Нам приходилось использовать убитых как прикрытие. Повозки переворачивались, упавшие лошади били воздух копытами, пока очередь не выбрасывала их теплые кишки на грязный снег.
Едва мы прошли ложбину, как очереди снайперов, засевших по обеим сторонам, начали валить нас. Убитых быстро припудривал снег. Через пять минут еще можно было видеть щеки, носы, пряди волос. Через десять минут все это было лишь белыми холмиками, на которые падали другие.
В этом сумасшедшем беге сотни повозок страшно трясли раненых. Лошади прыгали в замерзшие рытвины. Повозки, машины переворачивались, сбрасывая раненых в кучу. Тем не менее в общем колонна сохранила некоторый порядок. Вот тогда волна советских танков обогнала последние машины и свалила больше половины колонны.
Возницы бросились со своих сидений. У нас не было они одного немецкого танка. Мы безрассудно бросились навстречу танкам, чтобы попытаться предотвратить катастрофу. Ничто ей не помешало.
Советские машины с ужасной дикостью шли по повозкам, на наших глазах давили их одну за одной, как спичечные коробки, давили лошадей, раненых, умирающих.
Мы как могли подталкивали вперед легко раненных. Мы худо-бедно прикрыли отход повозок, которым удалось избежать танков.
Но повсюду падали люди, носом вперед, снопом или рухнув на колени, с простреленными легкими, пробитыми пулями животами. Пули свистели с обеих сторон коридора, как в сумасшедшей сарабанде.
* * *
У нас случилась передышка, когда советские танки, запутавшись в раздавленных машинах и повозках, пытались вырваться и перестроиться. Мы бросились вдоль леса, красивого рыжего и фиолетового леса, и достигли долины.
Мы едва добрались до склона, как, обернувшись, увидели сотни кавалеристов, катившихся с юго-восточного склона. Сначала мы подумали, что это была немецкая кавалерия. Я взял бинокль и четко различил форму кавалеристов: это были казаки! Я разглядел их низких шустрых каурых коней. Они устремились нам в тыл, кружа во всех направлениях. Мы окаменели от ужаса. Советская пехота обстреливала нас, танки преследовали нас, и вот казаки бросились в «Ату!».
Когда, когда же с юго-запада покажутся немецкие танки? Мы же пробежали по меньшей мере десять километров, а ничего не появилось!
Надо было бежать, бежать быстрее!
Как и многие раненые, я не мог этого делать. Лихорадка съедала мои силы. Но бег должен был продолжаться любой ценой. С моими валлонцами я бросился во главу колонны, чтобы подбодрить моих товарищей.
Склон был жестким. Слева от нас открывалась огромная котловина шириной четыре метра и глубиной пятнадцать метров.
Мы почти достигли вершины холма. Тогда мы увидели идущие прямо на нас три танка.
Мы на мгновение обрадовались: «Наши!» Но град снарядов обрушился на нас, разметав наши ряды. Это были советские танки!
Танки неприятеля преследовали нас по пятам. Его пехотинцы стреляли со всех сторон. Его казаки мчались в наши порядки. И перед нами теперь вместо спасения — другие советские танки!
Мы не могли больше ждать: взятые врасплох на этом голом склоне, мы были бы сметены за несколько секунд. Я посмотрел на котловину и крикнул товарищам:
— Прыгай!
Я упал с пятнадцатиметровой высоты. На дне был метровый слой снега. Я воткнулся в него как электрический скат или торпеда. Все мои товарищи тоже прыгнули вниз.
В мгновение ока сотни наших солдат свалились в котловину. Каждую минуту мы ждали появления монголов наверху и гранат, бросаемых оттуда.
Наша судьба была решена.
Некоторые захотели попытаться продвинуться еще. Они прошли по котловине до южной оконечности, потом поднялись на поверхность и сразу же упали ужасным теплым месивом, разорванные залпами танков. Их трупы образовали холм в два метра высотой, на который опять начал падать снег.
Я собрал валлонцев, бывших рядом, и подготовил их к самой худшей развязке. Мы приклеились один к другому, чтобы не умереть от холода. Каждый выбросил свои документы, кольца, перстни. Я утешал как мог своих товарищей. Какая надежда оставалась у нас выйти живыми или свободными из этой узкой щели, когда неприятельские танки преграждали южное направление?
Повернуть назад — значило попасть навстречу первым советским танкам, пехоте и кавалерии, рвавшейся с севера, сметая последние преграды.
И вот тогда произошло невероятное. По нашей расщелине двигались два изнуренных немецких солдата, каждый держа по фаустпатрону. Они были настолько разбиты усталостью, что, казалось, ничего не понимали, машинально неся свое оружие, как несут голову на плечах.
Целых два!
Мы бросились к ним. Один немецкий и один валлонский волонтеры схватили эти противотанковые орудия и взобрались на гребень. Они успели незаметно прицелиться. Раздались два мощных разрыва: два самых ближайших танка, подбитые почти в упор, взорвались!
Один молодой немецкий офицер, взобравшись на другой склон, видел разрывы. Он как школьник прыгал от радости, испуская триумфальные, победоносные крики. Вдруг я увидел, как он буквально разлетелся в клочья. Он получил снаряд третьего танка прямо в грудь.
Прошло несколько секунд ужаса. Затем маленькие кусочки плоти размером не больше ушей осыпались в снег, медленно, со всех сторон, на нас и вокруг нас. Шлеп… Шлеп…
Это было все, что осталось от радостного лейтенанта, минуту назад праздновавшего временную победу…
* * *
Нам не следовало терять ни секунды. Я схватил автомат и вскарабкался на огромную кучу убитых в конце оврага. У меня на поясе было шесть магазинов по тридцать два патрона, еще шесть — в сапогах, триста запасных — в рюкзаке. Я смог своим огнем отогнать казаков, уже достигших плато, где сотни немецких солдат и валлонцев выбирались из котловины.
Внизу на склоне, слыша наши крики, двинулись последние повозки с ранеными.
В сорока метрах оставался один советский танк. Он мог натворить многое. Но другого выхода больше не было. Надо было спасать все, что было можно, и броситься прямо вперед. Прорываться вперед означало использовать шанс или погибнуть.
* * *
Я наизусть знал карту всей страны. Неделями я изучал ее и мог без чьей-либо помощи добраться вплоть до румынской границы за триста километров от Черкасс.
Решив для себя не попасться живым в руки Советов, я принял все меры предосторожности. У меня было все, чтобы драться в лесах целые месяцы, если бы потребовалось.