Мы взлетали четверкой. Дерягин шел правым ведомым. Я ему строго-настрого приказал ни при каких обстоятельствах не отрываться от меня. Проходя через аэродром истребителей, я запросил прикрытия. Через пару минут нас догнала пара Ла-5. При подходе к траверзу города Сальми я начал постепенно увеличивать скорость. Во время разворота Дерягин не выдержал места в строю и выскочил вперед. Я из ведущего превратился в ведомого. В конце разворота Ваня резко перевел самолет в пикирование с углом 60°. В этот момент у него из гондолы выпала правая нога шасси. Я сбросил лишь бомбы. Стрелять из пушек мешал самолет ведомого. Вдруг я увидел, как от самолета Дерягина отделился какой-то предмет. У меня мелькнула мысль, это сброшены бомбы с взрывателем мгновенного действия. Вот тут я пожалел, что взял Дерягина в этот полет, так как в момент взрыва его бомб мой самолет будет точно над ними, и я подорвусь на них. Но взрыва не произошло. Самолет Дерягина начал переворачиваться через правое крыло и упал в лес. Когда я поравнялся с местом его падения, он взорвался. Видимо, Дерягин увлекся атакой, а при выводе из пикирования самолет просел, зацепился колесом шасси за ствол пушки и упал. Так он погиб на первом боевом вылете.
На Медвежьегорском направлении в июле 1944-го финны окружили нашу дивизию. Там получился слоеный пирог. Нам подвесили ВАПы, и мы проложили в лесу огненный коридор, через который дивизия, бросив тяжелое вооружение, вышла.
Когда войска вышли к границе, у нас уже самолетов почти не осталось. В эскадрилье было всего три штурмовика. На моем самолете двигатель барахлил — падало давление масла, росла температура. Я техникам и инженеру сказал, они подкрутили редуктор. Кое-как набрали восьмерку из полка. Задача была пролететь за линию фронта примерно семьдесят километров, развернуться, вернуться к линии фронта — продемонстрировать, что у нас есть еще авиация. Шли на высоте 1200 метров, уже километров сорок прошли за линию фронта. Температура растет. Вдруг меня что-то бьет под хвост, я так думаю, снаряд взорвался. Самолет подбросило вверх и едва через нос не перевернуло. Я бомбы отщелкал и перед землей вывел. Вроде летит самолет. Подлетаем к берегу Ладожского озера, по нам огонь. Мне стрелок кричит: «Что делаешь! Убьют!» Я на бреющем над озером дотянул до аэродрома Видлица. Там полоса была бетонная под 90 градусов к озеру. Начал садиться, а в начале полосы «Бостон» стоит, я кое-как через него перепрыгнул, сел. Вскоре за мной сел мой летчик Спаско — у него клапаны двигателя были покороблены. Прилетел инженер полка, кое-как починили наши самолеты и перелетели на свой аэродром. Серафим Спаско погиб уже в Померании… Мы летели, снабженными ПАБами, снаряд отбил ему плоскость.
В конце лета нас вернули на Кандалакшское направление. 12 сентября 1944 г. в полк прибыли молодые летчики. 13 сентября утром командир полка подполковник Богданов собрал весь личный состав полка, представил вновь прибывших летчиков, как всегда к случаю рассказал пару шуток. Распустил строй. Мы пошли готовиться к полету, получив боевую задачу — группами в составе эскадрилий нанести удары по отступающему противнику от передовой в сторону города Кулоярви. Первой должна была идти 2-я АЭ. Ее вел старший лейтенант Кудло, второй шла первая АЭ, которую вел я, третьей группой — третья АЭ. Ее вел майор А. Старинов. Его потом, царство ему небесное, застрелили в Белостоке поляки. Мы летели на Одер, из Москвы гнали самолеты. А он когда выпьет, дурак дураком. В общем, нарвался… Короче, я полетел. Атаковал колонну грузовиков. Зенитки стреляли. Я прилетел, сел, пошел к командиру докладывать. Показал, где зенитки. Он мне говорит: «Дай мне твой планшет». Я даю. И идем к третьей эскадрилье. Спрашиваю у инженера полка Дмитрия Карпухина: «Что случилось?» Он говорит: «Кудла и Лазарев не вернулись». То есть из первой группы командир эскадрильи и его заместитель не вернулись. Батя собирался лететь вместо Старинова. Подошел к самолету, залез на плоскость. Как всегда в реглане, застегнулся, надел парашют, сел в кабину. Вылетела четверка. Его прикрывала шестерка ЛаГГ-3 во главе с заместителем командира дивизии Героем Советского Союза Краснолуцким. Они отработали по железной и по шоссейной дорогам, сделали два или три захода. Батя подал команду: «Сотый!» «Сотый» — это конец атаки. Слышали и ведомые, и Краснолуцкий, что конец атаки. Но никто не видел, как он упал, где упал. Я выхожу из столовой, тарахтит «горбатый». Я туда, думал, Батя. Нет, не он. Садится шестерка истребителей, спрашиваем: «Где?» Никто не знает. Приходит пара «горбатых». Бати нет. Я был потерянным, в таком состоянии… На следующий день мы улетели в Москву за самолетами. Командующий армией Соколов приказал найти самолет Богданова. Через четыре дня его нашли. Как говорили, Богданов был без головы. Выдвигали версию, что ему ее отгрыз медведь. Я так считаю, что Батя любил летать с открытым фонарем. Он дал команду «Сотый». Группа-то растянулась, чтобы собрать ее, он уменьшил скорость и здесь мог свернуться в штопор. Когда началось падение, фонарь мог пойти вперед и отрубить ему голову.
— Сколько обычно делали заходов по цели?
— Сколько делать заходов, определялось до вылета. Максимум было пять. А так в зависимости от цели и боекомплекта. Один раз в Польше ходили на цель. В кабину стрелка на втором заходе попал снаряд. У него комбинезон был весь в осколках фанеры, но ни одной царапины. В этот же день опять летим на эту цель. А надо сказать, что в полку было всего два самолета-стрелки, как мы называли Ил-2 с металлическими консолями крыла. Смотрю, в левой плоскости дырка, обшивка «розочкой». Погода была отвратительная, облачность сто метров, а до цели почти сто километров. Пришел группой, на малой высоте. На четвертом развороте на высоте пятьдесят метров выпустил щитки, и самолет начало переворачивать, я правую ногу, ручку вправо. Самолет дернулся, и колеса коснулись земли. Оказалось, перебило тягу щитка, правый выпустился, а левый нет. Если бы высота была больше — перевернулся бы и разбился.
За бои в южной Карелии я был награжден орденом Отечественной войны II степени.
— Где было тяжелее летать: в Германии или на Карельском?
— Финны были злее, чем немцы. Против них было тяжелее воевать. Зенитки не прекращали огонь, даже если их атакуешь.
— По своим попадали?
— Я — нет, но как-то, возвращаясь с задания, шел на высоте 800 метров. Смотрю, в чистом поле в два ряда стоят «катюши». Правее меня «горбатый» вводит в атаку группу… Женский голос в эфире надрывается: «„Горбатые“, что вы делаете?! Бьете по своим!!!» По своим всегда хорошо получается — они же не стреляют. Хорошо, что все дивизии имели опознавательные знаки, так что легко было понять, кто по своим отработал. А бывало и так. Команда: «Бить по переднему краю!» Над своими войсками начинаешь стрелять, гильзы падают со свистом. Солдаты кричат: «По своим стреляют!» Один раз я тоже чуть не попал по своим. Это было на Висле в районе Грауденц. Войска ушли вперед. Хорошо, что, когда я пришел, они обозначили себя ракетами.
— Войска хорошо себя обозначали?
— Не очень. Когда стоят в обороне, тогда можно обозначить, а когда наступают… Этот полк вперед продвинулся, тот на месте стоит. То полотнищами обозначали себя, дымами, ракетами. Ждешь ракету одного цвета, а там другого. Конечно, и станции наведения работали, но ориентироваться было непросто.