Если ты так к экипажу относишься, то и они к тебе будут так же относиться. После боя спали по 25 часов в сутки и не высыпались. На кухню ты не идешь. Тебе еду принесет кто-нибудь из экипажа. Будят: «Старшой, завтрак». Полопаешь, опять спать. Потом обед. Полопаешь и опять спать.
В обслуживании танка, если можно было обойтись без меня, я не участвовал. А вот, например, капонир рыть — это все вместе. Ты попробуй зимой выкопай яму три метра шириной, шесть метров длиной и почти два метра глубиной?! То-то! А бывало, только вкопаешь танк, команда: «Заводи машину!» Переезжаем на другое место… Копаешь на другом месте.
Иерархия? Много зависит от механика-водителя. Но я бы не сказал, что он пользовался какими-то привилегиями. Так же ходил в наряды, работал вместе со всеми. Просто его роль в экипаже более весомая.
— Вы требовали от своего экипажа взаимозаменяемости?
— Обязательно. Уметь водить танк должны были все. Конечно, опыта вождения у стрелка-радиста или заряжающего нет, но завести, тронуться с места, проехать они должны были уметь.
— С немецкими танками приходилось встречаться?
— Да. Приходилось. Но борьба с танками — это не наша задача. С танками борется артиллерия. У меня подбитых танков на счету нет.
— Водку выдавали?
— Давали. Вот с этой водки многие гибли. Кстати сказать, я перед боем никому не давал. Главное, кругом все выпивают. Саперы начинают: «Эй вы, чернопузые, что же вам не дают?!» Вначале ребята обижались, а потом поняли, что я для них стараюсь. После боя сколько хочешь пей, а перед боем ни в коем случае! Потому что дорога каждая минута, каждая секунда. Оплошал — погиб! Сколько таких было случаев, когда буквально из-за пустяка гибли!
Как-то привезли бочонок спирта, а выпивать боятся. Я, к счастью, не участвовал в этом деле. Идет военфельдшер. Ему говорят: «Попробуй». Попробовал. «Можно, ребята». Двое погибло, пятеро ослепло, остальных еле откачали. Отравление метиловым спиртом…
— Как относились к потерям?
— Удивительное создание человек — ко всему привыкает. Вот у меня друг был. Спать ложишься, когда холодно, шинелью накроешься, прижмешься друг к другу, чтобы теплее было. Чтобы табачком не поделиться или письмо, полученное из дома, вслух не прочитать?! Такого быть не могло! И вдруг возвращаюсь с какого-то задания: «Лешку не видел?» — «Лешка накрылся… На фугас налетел». На следующий день не то что забыл, а успокоился. Вроде как в порядке вещей. Перед боем понимаешь, что тебя могут убить. Письма или там кобуру (с кобурой в бой не пойдешь — будешь выскакивать, зацепишься. Наган за пояс или в карман. Кобура у меня была хорошая, кожаная, а не обычная брезентовая — жалко) отдавали комсоргу батальона Прибыткову, молодому парнишке, на хранение: «На. Я пока еду, потом отдашь». Перед боем еще адресами обменивались, чтобы написали, если что… Вроде и понимаешь, что убить могут, а бывало очень страшно. Приказ: «Наступление 12.00». Сидишь в танке, танк закрыт. Осталось 5 минут — начинает брать дрожь, четыре минуты, три минуты — уже зубы стучат, коленки дрожат, как у самого последнего труса. Главное, не показать это экипажу. Трешь подбородок, как будто он у тебя чешется, чтобы не показать, что у тебя губы дрожат. Как только пошли в бой, как-то страх проходит. Голова холодная. Прекрасно все рассчитываешь, и все мысли только о том, как бы только не пропустить опасность, где побыстрее проскочить, где помедленнее, где вправо, где влево, каким снарядом — осколочным или фугасным. Короче, работаешь. Или вот движется колонна в наступление. Знаем, что дорога минирована, а разминировать было некогда, надо двигаться. Головные танки менялись через каждые 15 минут. И вот наступает твоя очередь. Думаешь: «Елки-палки, те прошли, а повезет ли мне?» А потом пятнадцать минут колоссального напряжения. Повезет — не повезет…
— Женщины на войне нужны?
— Без них не обойдешься. Меня выходили две сестрички. Видимо, от потери крови, я совсем потерял аппетит. Не было никакого желания есть. И эти две сядут: «Гришенька, хоть ложечку съешь». А я не могу — отвращение к еде. Сколько они со мной мучились, буквально слезы у них на глазах. Потом одна из них принесла чеснок. Немножко поел его, и сразу проснулся аппетит.
Что касается разговоров про ППЖ… У командира бригады была. Когда стояли в Туле, он познакомился с девушкой. Причем та влюбилась в него страшно. Родители приходили, жаловались на него в партийные органы, а она говорила: «Я поеду с ним». Короче говоря, она вырвалась из дома. По сути дела, украл с ее согласия. Хорошенькая, ласковая, веселая, жизнерадостная девушка. Не красилась, не мазалась. Такая естественная, не шалава. К ней уважительно относились, хотя, конечно, понимали, что она ППЖ. Говорили, что после войны он много трофеев ей оставил, а сам уехал к своей жене в Тбилиси… Как без женщин на войне? Девчонок убивали, как и нашего брата. Вот у нас была Маруся Маловичка. Маленькая кнопка, а в быту матом строчила, как пулемет. На наших глазах подбили танк. Из него выскочил танкист, а тут немцы. Мы видели, но ничего не могли сделать — стрелять не будешь. Его сразу в блиндаж. Так она что? У нее помощником был парень. Она этому парню отдала свою санитарную сумку, взяла его автомат… Слушай, если бы я не был этому свидетель, не поверил бы — по-пластунски поползла туда. Расстреляла охрану, ворвалась в блиндаж, расстреляла всех немцев, вывела этого танкиста и привела к нам. Дали ей орден Красного Знамени. К таким женщинам отношение было уважительное. Хотя за спиной, конечно, всякое говорили: «Воздух» или «Рама». Вроде того — женщина появилась, значит, прячься. Мужики вольно себя чувствовали в разговоре, но как только появлялись женщины, старались быть повежливей. Они нас облагораживали. В соседней бригаде решили женщин сажать стрелком-радистом. Просуществовала эта идея недели две — не женское это дело, в экипаже воевать.
Меня два раза свои чуть не расстреляли. У нас был случай в соседней бригаде. Колонна двигалась на Пушкинские Горы. Дорога шла через болото. И вот один танк сел. А что значит танк сел в болото? Это каждую минуту его засасывает все глубже и глубже. Тут уже и бревно не поможет. Через какое-то время приезжает «эмка» с командиром стрелковой дивизии, которую также перебрасывали по этой дороге. Кричит: «Приказываю срочно убрать танк с дороги или расстреляю!» Генерал уехал. Что может сделать этот лейтенант? Только ждать своих ремонтников. Через некоторое время возвращается, ни слова не говоря, вытаскивает наган и стреляет в этого лейтенанта. Сел в машину и поехал. Экипаж не растерялся, разворачивает башню и снарядом вдогон. Экипажу трибунал, но оправдали их. И вот у меня такая же история. Точно по такому же сценарию. Увяз. Подъехал генерал: «Приказываю… Расстреляю!..» Уехал. Через некоторое время смотрю, едет легковая машина. Я скомандовал: «В машину!» Люки закрыли. Сидим. А генерал-то пехотный, видать, забыл, что у танка главный — командир танка. Он кричит: «Водитель, водитель! Откройте! Я приказываю!» Стучит рукояткой нагана. А мы сидим. Уехал. Потом наши приехали, вытащили.
Второй раз командир бригады… Я-то потом за этот эпизод получил орден Отечественной войны II степени. Шли мы в наступление. Моему танку командир бригады поставил задачу, двигаясь по дороге, выйти к селу, проутюжить окопы. Дорога шла между двумя холмами. Я сообразил, что немцу надо быть дураком, чтобы не пристрелять эту ложбинку. Я доехал до этих холмов, повернул направо и в объезд этих холмов вышел немцам в тыл. А там как раз батарея противотанковая стояла. Пошел бы прямо — сгорел. А я с тыла заехал, батарею эту проутюжил и поехал дальше. Мне потом ребята рассказывали, как командир, видя мой маневр, бесился, бегал, кричал: «Расстреляю сукина сына!» Возвращаюсь — победителя не судят.