Приехали на фронт под Невель. Это уже конец лета — начало осени 1943 года. Ехали к передовой ночью, устали, конечно, страшно. Видно только синий огонек впереди идущей машины, потому что фары зажигать нельзя. Вокруг какие-то вспышки, осветительные ракеты летят… Расположились. А танк, когда приезжаешь на место, он же теплый — махина большая. На моторное отделение брезент накинешь — там и в морозы благодать. Вот уже позже, зимой, пока танк едет, нарочно закрываешь жалюзи, чтобы он нагрелся до предела. Приезжаешь, брезент на моторное отделение, края прикидываешь снегом или землей. И там кайф! Можно до гимнастерки раздеться! Только задремали, вдруг вызывают командиров танков моего взвода к командиру батальона: «Утром идет в наступление батальон пехоты. Ваша задача поддержать этот батальон, вырваться вперед, подавить огневые точки. Пройти, проутюжить немецкие позиции, чтобы наша пехота могла двинуться дальше. По данным разведки, у немцев в обороне несколько пулеметов и рота автоматчиков».
Выехали рано утром, чуть-чуть начало светать. Открыл люк башни, высунулся, чтобы ориентироваться, потому что опыта особого не было — надо же видеть, куда едешь.
Шоссе, вдоль которого шло наступление, поднималось на бугор, по которому шли немецкие траншеи. Движемся. Видим огонек — из пулеметов строчат — туда снарядик, еще заметил огневую точку — туда снарядик. Настроение боевое. Да еще воспитали нас в том духе, что наши танки вообще неуязвимы. Только мы вышли на бугор, меня по башне как трахнет! И все. Лампочки в танке погасли, рация от сотрясения перестала работать. Механик поворачивается: «Лейтенант, пушка!» А во взгляде такая надежда, что лейтенант все знает… Куда там! Но не дай бог показать экипажу, что ты струсил или ты не понимаешь, что делать. И вот первый снаряд… Поскольку мы только выбрались на бугор, он срикошетил, хотя орудие было всего метрах в семидесяти от нас. Дурак дураком был — маленький еще, а все-таки быстро сообразил, что другого выхода у меня нет. Кричу: «Вперед!» Механик жеманул на полной скорости. Второй снаряд оторвал шаровую установку на лобовой броне. Третий выстрел, и сразу треск, стук, танк намертво встал. Сразу пошел дым. Потом я уже разобрался — у нас внизу лежало несколько дымовых гранат, которые и загорелись. Командую: «К машине!» Выскочили. Вдоль дороги лежали срубленные ели — немцы боялись партизан и вырубали лес вдоль дорог. Мы выскочили и под эти поваленные деревья забились. Командир башни Колесников должен был взять автомат, который всегда был в танке. Вижу, он залез под соседнюю кучу, спрашиваю: «А автомат?» — «Забыл, лейтенант». Я зарылся, уже не смотрю на него. Потом оглянулся. Он, чтобы исправить свою ошибку, залез в танк, вытащил автомат, а у него изо рта дым — наглотался. Короче говоря, лежим. Смотрим, немцы идут цепью вниз. Ну, думаем, нас захватить. Первый раз я решил стреляться. Почему? Потому что они танкистов и летчиков не щадили. Про издевательства мы вначале наслушались, а потом и насмотрелись. Так что это уже как закон был — в плен попадать нельзя. И вот знаешь, интересное чувство. Перед глазами протекает все, что помнил, все, что пережил. Причем с фотографической четкостью. Вот сестренка … как я ее отлупил. Вот школа… Уже приставил наган, а потом смотрю, они бегут, а сами стреляют не вперед, а назад. Я понял, что единственную пушку я раздавил, а два танка, что шли за мной, подходят, и те драпают. Немцы пробежали. Сижу я под валежником, смотрю, наши бегут — пилоточки со звездочкой, наши автоматы. Стреляют. Напряжение большое. Страх смерти присущ каждому человеку. А у меня еще дурости много было. Прямо из-под этой елки кричу: «Ура, ребята! За Сталина!» Тот боец, что ко мне ближе всех был, как направит на меня автомат. То ли закончились у него патроны, то ли заел автомат — повезло, а то бы скосил запросто. Пробежала пехота, проехали наши танки. Я подхожу к своему. Он колоссально дымит — в нем штук 10 дымовых шашек загорелось. Оказывается, что ствол орудия ударил в приоткрытый люк механика-водителя, сорвал его и влез в танк. Шашлычок такой получился. Тут я вспомнил, что что-то меня ударило под сиденье. Видимо, это был ствол орудия. Обошел танк — в лобовой броне хорошая дырка. Влез внутрь, включил вентилятор — заработал. Танк оказался исправным. Дали задний ход, съехали с пушки нормально. Я в этом столкновении не пострадал, механику-водителю ободрало щеку. Осколки попали в коленку командиру башни — его отправили в госпиталь, а оттуда в училище, откуда он вернулся к нам командиром танка. Кстати, танк у нас огнеметный был. Хорошо, что не загорелся бак с горючим, иначе не было бы нас в живых. Вообще, эти огнеметные танки не любили. Конечно, блиндаж какой-нибудь спалить или вдоль окопов струю пустить хорошо, но все равно, гораздо эффективнее просто гусеницами поработать. Короче говоря, заменили заряжающего и поехали за другими нашими танками. Видим, танк Цибенко Ивана, моего друга, сгорел. Сам он ползет по кювету в нашу сторону. Одна нога на штанине держится. Выскочили, хотели помочь, но что мы там могли сделать… Поехали дальше. Дошли до речушки. Задача пехотного батальона была оседлать мост и не дать немцам отойти. На другой стороне реки, вижу, идут несколько немецких машин с пехотой. Скрылись в какой-то низинке. Я разворачиваю башню, жду. Появилась — бах! Как на стрельбище, как в кино. Только каски подлетают вверх метров на пятьдесят. Несколько машин подбили. Двинулись дальше. Смотрю, стоят пушки, которые расстреляли танк моего друга, ведут огонь по пехоте. Я туда снаряд. Хорошо попал.
Закончили мы эту атаку… танк у меня забрали, потому что в башне была трещина, а в корпусе дырка. Получил новый танк. 1 сентября, я еще подумал, что ребята сейчас в школу пошли, выстраивают бригаду: «Лейтенант Шишкин за проявленное мужество и героизм в бою… награждается орденом Красной Звезды». Это для пацана тогда… я же помню по школе, когда орденоносец приходил — это было событием! А тут и мне орден дали! Ну, вообще! Конечно, детство еще было. Помню, когда из училища выпустили, портупею дали, наган. Бывало, в туалет идешь, вытаскиваешь его и начинаешь в руках крутить и так и эдак! Дети! Хотя все это в себе приходилось давить, да и прошло довольно быстро. В общем, этот бой был самым запоминающимся. Во-первых, потому что первый, а во-вторых, довольно драматичный.
Пошли дальше. Расскажу такой эпизод. Через некоторое время после того боя меня назначили комсоргом роты. Это не освобожденная должность, не дававшая никаких привилегий — просто комсомольское поручение. Наступаем, продвигаемся за немцами. Заходим в одну деревню — только трубы стоят, еще головешки дымятся. Выпрыгнул из танка, заглядываю в печку, а рядом ниша такая, где ухваты и кочережки лежали. Смотрю, а там две книги. Я их вытаскиваю кочергой — Ветхий и Новый Завет в кожаном переплете. Это же ценность какая! Я их к себе в танк. И на досуге почитывал. Ребята, естественно, знали. В этом отношении на фронте было полнейшее доверие и искренность. Теперь, когда надо сделать ребятам замечание, говорю: «В стихе седьмом Евангелия от Матфея сказано… Поделись с другом последним куском хлеба». И всякий раз я ссылался на Библию: приходят, просят закурить, или поссорятся — все равно ссылался на Библию. И как-то все приняли эту игру. Как что-то: «Ну-ка пойдем посмотрим, что там в Священном Писании сказано». Сидишь с таким важным видом и что-нибудь выдаешь. Вот такая была игра. И вот уже в Белоруссии зашли в какой-то хуторок, затерявшийся в болотах. Причем туда ни наши ни немцы до этого не заходили. Домики там целые были. Расположились на ночь. Офицеры в одной избе, постелив себе соломы на земляном полу, легли спать, а солдаты и сержанты — в другой. Наша хозяйка-старушка — в чуланчике. Легли во всем, только сапоги сняли, чтобы ноги отдохнули. Вдруг посреди ночи меня дергают за ноги. Смотрю, а это наша хозяйка. Думаю: «Может быть, что-то подозрительное». Быстро надел сапоги, кобуру застегнул и за ней — она раз — и в чулан к себе. Захожу. На столе стоит коптилка из гильзы и на тарелке гора блинов. Она мне: «Кушай, сынок». Меня, после армейских-то харчей, уговаривать не надо — нажимаю. А блины были хорошие, с маслом! Потом думаю: «А что это она меня выбрала? Медалей у меня не больше, чем у других, и по годам я ничем не выделялся…» Она сидит, прямо в рот смотрит. Знаешь, как эти деревенские? А потом говорит: «Ты офицер, командир, а бога-то не забываешь!» Она слышала, когда мы общались, и я ссылался на Луку или еще кого. Видимо, посчитала, что я глубоко верующий человек, да к тому же с Библией.