Пятнадцатого октября при возвращении ночью из разведки в немецком тылу я был ранен. Целью этой разведки было — засечь расположение немецких резервов и приготовить координаты для стрельбы нашего дивизиона.
Пошли вчетвером — Лагутин, Гутеев, радистка Люба, не помню ее фамилии, и я. В тыл мы прошли относительно легко. А на следующую ночь назад к своему переднему краю было невозможно пробиться. Вся долина, примыкающая к Тереку, была забита немецкой техникой. Чтобы проскользнуть у самой кромки воды, надо было «снять» двух часовых. Подползли к ним вместе с Лагутиным и одновременно кинулись на немцев. Мне впервые пришлось убивать ножом, и по неопытности я всадил свой кинжал сверху вниз над ключицей часового. Фонтан липкой крови брызнул мне в лицо. Меня стошнило. Лагутин бросил своего уже бездыханного немца и закрыл мне рот своей огромной лапой. Но было поздно, немцы услышали, что кто-то блюет, и окликнули нас… Мы уже шли по реке, когда по нам открыли огонь и стали освещать передовую ракетами. Пуля попала в ногу, а уже на подходе к нашей траншее мне достались осколки по всему телу. Раненый Лагутин вынес меня и убитую радистку. А тело Гутеева вынести не удалось… Степан спас мне жизнь в ту ночь. Что стало с Лагутиным? О его судьбе так никто ничего не узнал. Он попал в другой госпиталь. После войны Степан в Бийск не вернулся. Выжил ли он…
В 1946 году случайно встретился с бывшим старшиной Филиппом Соловчуком, замполитруком из взвода управления нашего дивизиона бронепоездов. Единственный, кстати, из политработников 42-го ОДБ, бывший лично непосредственно в бою. Он рассказал, что в декабре сорок второго года дивизион сняли с фронта и в январе 1943 года перебросили в Иран, и что Лагутин после ранения к ним не вернулся. Рассказал, как ребята-разведчики долго ждали моего возвращения, хранили мои вещи и оружие, а наш комиссар дивизиона Лебедев, невероятная сволочь и дерьмо, выкрал из моих вещей кинжал, подаренный мне еще в Шроме…
Выписали из госпиталя вечером 31 декабря 1942 года. Новый год я встретил в одиночку, трясясь в вагоне поезда, идущего в Тбилиси. Меня направили в 21-й учебный танковый полк, расположенный в захолустном грузинском городке Шулавери. Этот полк на скорую руку «испекал» танковые экипажи для маршевых рот. Состав полка был смешанный — фронтовики после госпиталей и призывники. Танки всех типов. Патриотизм и желание побыстрее вступить в бой с врагом стимулировали в этом УТП весьма садистским способом — нас почти не кормили! Давали только какое-то варево из заплесневевшей кукурузы. От голода люди в полку разве что не пухли. Через несколько дней меня вызвали в штаб полка и объявили, что направляют в военное училище. Я отказался. Но мне сразу «вправили мозги», резко объяснили, что приказы в армии не обсуждаются, а выполняются! Собрали команду будущих курсантов, 150 человек из бывших фронтовиков, выдали сухой паек — соленый рыбец без хлеба, и отправили из полка. Через Каспий переправлялись на большом пароходе, который пришлось брать в буквальном смысле — штурмом. На пароход набилось почти четыре тысячи человек. Шли по Каспию три дня. Штормовая погода. Холод, мокрый снег, у многих началась морская болезнь. Мы с другом отлеживались под брезентом в шлюпке. С нами, танкистами, плыла большая группа раненых моряков. На палубе под охраной стояли две огромные бочки с портвейном. Договорились с часовым, связали его и начали содержимое этих бочек активно употреблять. На туркменском берегу нас уже ожидала «торжественная встреча» представителей войск НКВД. Но когда «встречающие» увидели, что им придется иметь дело с танкистами и ранеными моряками, то они просто отошли от трапа… Никто не рискнул с нами связываться. В Красноводске организовали баню, выдали для мытья по три котелка воды. Получили паек на дальнейшую дорогу — пшенка в брикетах. Эти брикеты моментально сгрызли сухими. Прибыли в 1-е Харьковское танковое училище, дислоцированное в Чирчике. Из фронтовиков была создана одиннадцатая курсантская рота. Рассчитывали, что попали в училище только на полгода, но наша учеба растянулась на долгие тринадцать месяцев…
Училище было большим — 16 курсантских рот, по 125 курсантов в роте… Почему-то сейчас не хочется долго и подробно рассказывать об училище. Обучали нас на старых танках БТ и на Т-34. В начале 1944 года, незадолго до нашего выпуска, в училище пришли новые танки — Т-34–85. Вождение отрабатывали на танках БТ-7, для чего на каждый взвод выделялась одна такая машина. За все время учебы я всего лишь три раза стрелял из танка. Жесткая дисциплина, муштра, хотя нашей 11-й «фронтовой» роте делали определенные послабления в плане дисциплины. Нам чаще давали увольнительные в город. Кормили по 9-й «курсантской норме», основным блюдом был «плов на машинном масле», но я не могу сказать, что мы мучились от голода. Если у многих курсантов к вечеру, после интенсивных занятий оставались силы, желание и время для занятий боксом и тяжелой атлетикой, значит, не так уж плохо мы питались. Иногда ходили в окрестные сады и огороды, набирали виноград, дыни, получался «дополнительный паек». Большую часть занятий мы проводили в полевых условиях. Жара дикая, и привыкнуть к ней мы так и не смогли… Гимнастерки напоминали «географические карты» от выступавших на спине разводов соли. Утром, перед выходом на занятия в пустыне, каждому выдавали флягу воды, а вечером старшина проверял, не дай бог, кто хотя бы глоточек отпил. Нашим взводом командовал лейтенант Осипов, хороший парень. Ротой командовал капитан Федин, строгий службист и строевик, с нами он держался очень сухо, на дистанции, но внушал уважение и доверие. Командовал батальоном майор, еврей с типичной фамилией, сейчас точно не вспомню ее. Летом 1943-го он ушел из училища на фронт. Встретил его случайно в 1945 году в Черновцах в синагоге. Пришел туда в Судный день. Майор потерял руку на фронте, и пустой рукав его гимнастерки был заправлен за ремень. Он меня сразу узнал. Прекрасными преподавателями были техник-лейтенант Коваль и полковник Кузьмичев, преподававший нам тактику. В нашей роте подобрались хорошие ребята, мой близкий друг Мишка Стребков, Володя Вовк, Саша Голобородько, Вася Юбкин — славные ребята. Был у нас в роте и бывший инженер, интеллигентный парень Ростислав Армашов, который пришел в училище с «гражданки». Его возненавидел наш старшина роты, Градиленко, человек с двухклассным образованием, ненавидевший всех, кто умнее или удачливее его. Выдавал себя за «крутого» фронтовика, хотя несколько курсантов знали старшину еще по фронту, где он служил на складе ГСМ. Градиленко мастерски выслуживался перед начальством, и, несмотря на полную безграмотность, умудрился попасть в список отобранных в училище, и уже в Чирчике был назначен на должность старшины роты. Типичный мизантроп, бывший сверхсрочник из кадровиков, завистливая тупая сволочь и подлец. Градиленко возненавидел Армашова и громогласно заявлял ему: «Я из тебя вышибу интеллигента!» Прошло немало времени, пока этого Градиленко заставили «успокоиться»… В начале весны 1944 года мы сдали выпускные экзамены в училище. Какие экзамены? Тактика, топография, техника, вооружение, вождение танка. Экзамены по огневой подготовке были теоретическими. Получили погоны младших лейтенантов. Мне вручили удостоверение — «окончил с отличием», и вскоре я оказался уже в Нижнем Тагиле, где мне предстояло получить свой танк и сформировать экипаж.
Танк с конвейера ждали где-то дней десять. Мы сами участвовали в сборке своих машин. На конвейере самоотверженно работали женщины и подростки, почти дети. Вручили мне танк Т-34–85, часы, складной нож. Дали экипаж, четыре человека. Через пару дней, в конце мая 1944 года, погрузили танки на платформы, получили боекомплект, к платформам прицепили два мощных паровоза, и наша маршевая рота, 30 танков, одним эшелоном выехала на фронт. Личное оружие мы получали уже в бригаде.