Питт открыл глаза (он и не заметил, когда их закрыл) и бросил взгляд на небольшой экран на противоположной стене. Легкое прикосновение к пульту управления превратило экран в голографическое изображение.
Ну конечно, это был Семион Акорат.
А вот и его совершенно лысая голова. (Акорат тщательно сбривал еще оставшийся венчик темных волос, справедливо полагая, что чудом уцелевший пушок только подчеркнул бы его лысину, тогда как голый череп при правильной форме может выглядеть почти импозантно.) Вот и постоянно озабоченный взгляд Акората. Он всегда смотрел озабоченно, даже если для беспокойства не было ни малейшего повода. Питт испытывал к Акорату некоторую неприязнь. Нельзя сказать, что тот был недостаточно предан или неисполнителен (впрочем, если бы так и было, в любом случае этого уже не исправишь); причиной была скорее специфика обязанностей Акората. Он всегда объявлял о чьем-то вторжении в частную жизнь комиссара, нарушал ход его мыслей, сообщал о необходимости делать то, что тому вовсе не хотелось. Словом, Акорат был секретарем Питта и отвечал за прием посетителей; одним он объявлял, что они могут видеть его патрона, другим — что приема нет. Питт слегка поморщился. Он не мог вспомнить, кому назначил прием. Впрочем, обычно он и не старался запоминать, целиком полагаясь здесь на Акората.
— Кто там? — покорно спросил он. — Надеюсь, это не очень важно?
— Совсем ничего срочного или важного, — ответил Акорат. — Но, может быть, вам лучше все же принять ее.
— Она слышит наш разговор?
— Конечно, нет, комиссар, — обиделся Акорат, как будто его обвинили в нарушении долга. — Она по другую сторону защитного экрана. Речь Акората отличалась поразительной точностью. Это немного утешало Питта, так как вероятность понять его неправильно практически исключалась.
— Она? — переспросил Питт. — Должно быть, это доктор Инсигна.
Тогда поступайте в соответствии с инструкцией. Прием только в заранее назначенное время. За последние двенадцать лет я и так потратил на нее слишком много времени. Найдите благовидный предлог. Скажите, что я решаю серьезные проблемы, — нет, этому она не поверит — скажите…
— Комиссар, это не доктор Инсигна. Я бы не стал вас беспокоить, если бы это была она. Это… это ее дочь.
— Ее дочь? — Питт попытался вспомнить имя девочки. — Вы имеете в виду… Марлену Фишер?
— Да. Конечно, я сказал ей, что вы заняты, но она заявила, что мне должно быть стыдно лгать и что она точно знает, что я лгу, по выражению моего лица и по тому, что мой голос слишком напряжен, — Акорат произнес эту тираду с негодованием. — Но как бы там ни было, она не собирается уходить. Она утверждает, что вы примете ее, если узнаете, что она ждет. Комиссар, так вы примете ее? Честно говоря, ее глаза меня пугают.
— Кажется, я уже слышал о ее глазах. Хорошо, пусть войдет. Впустите ее, а я постараюсь остаться в живых даже под ее взглядом. Кстати, она должна мне кое-что объяснить.
Вошла Марлена. (Самообладания ей не занимать, отметил про себя Питт. В то же время она скромна и без всякого вызова.) Марлена села, положив руки на колени. Очевидно, она ждала, что Питт заговорит первым. Но тот не торопился, тем временем рассеянно рассматривая ее. Прежде он изредка встречал Марлену, но это было много лет назад. Тогда ее нельзя было назвать прелестным ребенком; не стала она привлекательнее и сейчас. Обращали на себя внимание широкие скулы и всякое отсутствие изящества. Но, конечно, у нее были удивительные глаза; их подчеркивали резко очерченные брови и длинные ресницы.
— Итак, мисс Фишер, мне сказали, что вы хотите видеть меня.
Разрешите спросить, с какой целью? — наконец нарушил молчание Питт. Марлена спокойно смотрела на Питта. По ее виду можно было уверенно сказать, что она чувствует себя совершенно свободно.
— Комиссар Питт, я думаю, моя мама рассказала вам, как я сообщила одному своему приятелю, что Земля будет уничтожена.
Брови над довольно невыразительными глазами Питта удивленно изогнулись:
— Да, рассказала. И я надеюсь, она предупредила вас, чтобы вы впредь не болтали подобных глупостей.
— Предупредила. Только если мы не будем говорить о чем-то, это вовсе не значит, что этого не существует. А если мы назовем что-то глупостью, то это еще не означает, что оно глупостью станет.
— Мисс Фишер, я — комиссар Ротора, и забота о таких проблемах — моя прямая обязанность. Поэтому вы должны предоставить мне право решать, так это или не так, глупость это или нет. Как вы додумались до того, что Земля будет уничтожена? Что-то в этом роде рассказала вам мать?
— Прямо она не говорила, комиссар.
— Значит, намекала. Я прав?
— Комиссар, она не могла скрыть от меня. Каждый говорит по-своему. Одни слишком тщательно выбирают слова, за других говорят их интонации, выражение лица, незаметные движения глаз и век, покашливание. Есть сотни разных способов. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Я очень хорошо вас понимаю. Я сам всегда обращаю внимание на такие мелочи.
— И вы этим очень гордитесь. Вы считаете, что здесь вы достигли совершенства, и это было одной из причин того, что вы стали комиссаром.
— Этого я не говорил, девушка, — удивился Питт.
— Говорили, комиссар, только не словами. Это и не обязательно, — Марлена не сводила с Питта глаз; на ее лице не было и намека на улыбку, но глаза смотрели весело.
— Ну хорошо. Значит, мисс Фишер, именно это вы и хотели мне сообщить?
— Нет, комиссар, не это. Я пришла сама, потому что последнее время моей маме не просто добиться у вас приема. Нет, она не говорила мне об этом. Я сама догадывалась. Вот я и подумала, может быть, вместо нее вы примете меня.
— Прекрасно, вы добились своего. Так что же вы хотите мне сообщить?
— Моя мама мучается из-за того, что Земля может быть уничтожена. Вы знаете, там остался мой отец.
Слова Марлены покоробили и даже рассердили Питта. Как можно ставить в один ряд личные дела и проблемы благосостояния Ротора и всего будущего колонии? Конечно, доктор Инсигна оказала Ротору большую помощь, прежде всего своим открытием Немезиды, но уже давно она стала просто невыносимой и постоянно только мешает. И вот теперь, когда он вообще не желает больше с ней разговаривать, она посылает свою дочь.
— Вероятно, вы считаете, что уничтожение Земли, о котором вы говорите, произойдет завтра или в крайнем случае в следующем году?
— Нет, комиссар, я знаю, что это случится почти через пять тысяч лет.
— В таком случае разрешите вам напомнить, что к тому времени уже давно не будет ни вашего отца, ни вашей матери, ни меня, ни вас. И даже после того, как никого из нас не останется в живых, до уничтожения Земли или, возможно, других планет Солнечной системы пройдет еще почти пять тысяч лет, если такая катастрофа вообще будет — а ее не будет.