И тут в прихожей заверещал звонок. Аида Михайловна вопросительно посмотрела на Мессинга, тот недоуменно пожал плечами, и Аида Михайловна пошла открывать.
Она вернулась в сопровождении худого небритого мужчины в солдатской шинели, усеянной бледными карболочными пятнами, в грязных, сбитых кирзовых сапогах. В руке он держал потрепанную кепку-«восьмиклинку». Мессинг смотрел на него, не узнавая. Аида Михайловна улыбалась и молчала.
– Здравствуйте, Вольф Григорьевич. Не узнаете? – человек широко улыбнулся. – Я Константин Ковалев. Летчик капитан Ковалев! Которому вы самолет купили!
– Боже мой! – Мессинг вскочил, рванулся к нему, опрокинув табуретку.
Он долго тряс руку Ковалева, и вдруг они порывисто обнялись…
Потом на столе появились пол-литра водки и колбаса, нарезанная тонкими дольками, и огурцы, и моченая капуста, и другая закуска.
Ковалев жадно и быстро ел, и Аида Михайловна только успевала подкладывать. Один раз он остановился, смутившись, посмотрел на нее:
– Я не слишком много ем?
– Перестаньте, Константин, что за глупости!? – возмутилась Аида Михайловна и сама взяла бутылку. – Еще выпьем для пущего аппетита?
– Да я уже захмелел, – улыбнулся Ковалев, а когда выпил рюмку, заговорил, продолжая свой рассказ. – Ну так вот… если б я приземлился, ну, на пяток километров южнее – точно к своим попал бы. А то – едва парашют погасил, слышу – немцы из лесочка гавкают. А потом и сами выбежали. Ну и… – Ковалев положил в рот сразу три кружка колбасы, откусил немалый кус хлеба и стал жевать. – Сперва плен, потом американцы освободили, – проговорил с набитым ртом, – передали нашим… а там разговор короткий – в товарняк и в Сибирь. Хорошо хоть не на Колыму. Там, говорят, зэки за три-четыре месяца на нет сходили…. А срока, по червонцу, нам досылкой приходили. Мы уже в лагере и – как раз срока приходят. Десять лет. Особое Совещание. По-нашему ОСО, – Ковалев усмехнулся, – осиновый кол и колесо…
– Не понимаю… – Мессинг пребывал в растерянности. – Ты же Герой Советского Союза!
– Там не я один был Герой Советского Союза, – вновь усмехнулся Ковалев
– Ничего не понимаю… – недоуменно повторил Мессинг. – А что теперь?
– Не знаю… Думаю, летать мне теперь не разрешат… Ладно, прорвемся. Устроюсь где-нибудь… может, механиком на авиционном заводе, если повезет…
– Нет, подожди, Константин, – не успокаивался Мессинг. – А Сталину писать не пробовал?
– Э-эх, Вольф Григорьевич… – Ковалев вздохнул, нахмурился, и под скулами у него обозначились твердые желваки. – Ему столько народу писало… Наверное, письма не доходили. А может, он и вправду считал нас предателями… Ладно, давайте еще выпьем. Вы, правда, извините меня – все ваши продукты съел…
– Я женщина запасливая, – отмахнулась Аида Михайловна, – могу снова такой же стол накрыть. Так что вы ешьте, Константин, ешьте. У меня душа радуется, когда гость так хорошо ест!
– М-м-м! – глухо, с отчаянием замычал Мессинг и потряс головой. – Я ничего не понимаю-у-у..
– А чё тут понимать, Вольф Григорьевич, – осклабился Ковалев и поскреб небритую щеку. – Я пока сидел, все понял… Родина – это одно, Вольф Григорьич, а товарищ Сталин – совсем другое…
– Я вас умоляю, Константин, больше нигде так не говорите, – почти прошептала Аида Михайловна.
Москва, 1957 год
В кабинете Осипа Ефремовича было людно. Сам хозяин кабинета сидел за письменным столом, вокруг толпились артисты, и Осип Ефремович едва успевал отвечать на бесчисленные вопросы. Часть артистов были из старого состава концертной бригады, приехавшего в Москву еще из Новосибирска, однако появилось и много совсем новых, незнакомых лиц – времена менялись. Мессинг стоял чуть в стороне и с усмешкой наблюдал за происходящим.
Осип Ефремович то и дело снимал трубку телефона, коротко рявкал:
– Занят! Позже! – клал трубку и кричал охрипшим голосом: – Сто раз говорил – автобус сломан!
– Это безобразие! У нас их четыре! – возмутился кто-то из артистов.
– Все четыре сломаны! И водители – больны! – отбивался администратор.
– Может, пьяны?
– Может, и пьяны! Кто там у нас самый умный!? Я сказал сто раз – все едут на электричке!
Затрезвонил телефон, Осип Ефремович схватил трубку:
– Занят! Позже! – И вновь администратор вызверился на окружавших его артистов: – И на вокзал все добираются своим ходом! – Услышав негодующий ропот, Осип Ефремович сипло взвизгнул. – Именно – своим! Великих я тут не вижу! До Дмитрова полтора часа электричкой! Доедете как миленькие – не рассыплетесь!
Артисты вновь негодующе загудели, а Осип Ефремович забарабанил ладонями по столу:
– Все! Все! Все!
Опять вклинился телефонный звонок. Администратор в который раз просипел:
– Занят! Позже! Все, товарищи, все! Расходитесь!
Вновь раздался негодующий хор голосов, но тут дверь отворилась и на пороге возник человек в длинном черном пальто и черной шляпе, надвинутой на брови. Из-под полей шляпы на мир глядели светлые пронзительные глаза.
И хотя человек просто стоял и не издавал никаких звуков, толпа артистов разом смолкла и обернулась к двери. Осип Ефремович, привстав, поглядел на вошедшего, и у него невольно отвисла челюсть.
Мужчина медленно переступил порог и также медленно двинулся к столу. Артисты невольно расступились. Осип Ефремович поперхнулся, ослабил узел галстука и плюхнулся на стул. Человек остановился перед столом, сказал глуховатым голосом:
– Ну, здравствуй, Ёся…
– Здравствуй, Витюша… – И Осип Ефремович вдруг встал и первым протянул руку человеку, которого назвал Витюшей. – Какими судьбами?
– Ты мне эту судьбу устроил и теперь спрашиваешь? – усмехнулся Витюша и пожал протянутую руку. – Ладно, Ёся, что было – то быльем поросло…
Артисты продолжали молча глазеть на них. Осип Ефремович очнулся от первого потрясения, окинул присутствующих злым взглядом и скомандовал:
– Па-апрашу всех покинуть кабинет!
Большинство артистов направились к двери, почти каждый, выходя, оглядывался на Витюшу в длинном черном пальто и черной шляпе. Остались только Раиса Андреевна, Дормидонт Павлович и Артем Виноградов. Остался и Мессинг, продолжая с интересом смотреть на Витюшу, и тот, почувствовав этот взгляд, повернул голову и посмотрел Мессингу в глаза. И вдруг раздался жалобный голос Раисы Андреевны:
– Витюша… Витенька… Ты меня забыл разве? – Раиса Андреевна смотрела на него со слезами на глазах.
– О господи, Раиса Андреевна, – улыбнулся Витюша, блеснув четырьмя или пятью металлическими зубами. – Я так часто вспоминал вас, голубушка… – И Витюша подошел к ней, осторожно обнял и трижды расцеловал в дряблые морщинистые щеки. Отстранился, посмотрел в глаза. – А вы все поете?