– Сразу и убили… вот не убили же, спасся…
Лейтенант Перегудов вошел в маленькую комнатку, где за рацией у окна сидел радист и настраивал ее, поворачивая тумблеры то в одну, то в другую стороны. Еще двое красноармейцев курили, расположившись на лавке у двери. При появлении лейтенанта они встали.
– Да сидите, – махнул рукой Перегудов. – Старлей у себя?
– Перебежчика допрашивает, – коротко ответил радист.
– Давно?
– Давно… больше часа… Чего он там с ним тары-бары разводит, не знаю… – пробормотал радист, не отрывая взгляда и рук от рации.
Из-за двери послышался хохот, потом громкий голос старлея. Перегудов удивленно посмотрел на солдат, на радиста:
– Чего это он там хохочет? Пьяный, что ли?
– Ну, давай еще! – смеялся старлей, держа в руках колоду карт. – Ах ты как, фокусник, твою мать! Ну а сейчас какую я загадал? Нет, я три карты загадал! Какие?
– Дайте мне колоду, – попросил Мессинг. – Какие карты вы загадали? – Он потасовал колоду, потом выбросил на стол даму треф, короля пик и туза червей, спросил: – Эти?
– Ну, точно! Во дает, а! – восхищенно заржал старлей. – Ты, значит, мысли читаешь?
– Иногда получается, – чуть усмехнулся Мессинг.
– Ну хорошо, а чего я вот сейчас подумал? Угадай? Сможешь?
– О чем вы сейчас подумали? – переспросил Мессинг. – Можете порадоваться – ваше представление на повышение подписано в штабе округа и ушло в Москву… кажется, в министерство… как оно у вас называется? Обороны…
– Ну ты-и… – выдохнул старлей. – Точно?
– Точно, точно… Через две недели узнаете…
– Ну ты-и… дьявол, честное слово… Вот это фокусник так фокусник… Теперь понятно, чего за тебя Гитлер награду назначил… Кормили тебя?
– Ничего, я потерплю…
– А чего терпеть-то? У нас тут не тюрьма. Горбенко!
В комнату вошел могутного вида детина, мрачный, со злыми, глубоко посаженными глазами:
– Слухаю, товарищ старший лейтенант.
– Отведи-ка гражданина артиста в столовку. Пусть накормят. Одежду его высушили?
– Так точно, товарищ старший лейтенант.
– Вот и одежду ему отдайте… а то он в форме на чучело огородное похож, – старлей усмехнулся. – Топай, артист, рубай вволю. После еще побеседуем.
В комнату вошел Перегудов, посмотрел на Мессинга, потом на старлея:
– Я там полчаса уже жду, между прочим.
– Ого, Перегудов! Давай, заходи. Тут такое дело, мать честная. Тут такое дело…
В каптерке, старой бревенчатой избе, на деревянных полках стопками лежало обмундирование, включая пилотки, белье, портянки и прочее солдатское имущество, рядами стояли сапоги, на гвоздях висели ремни. Старшина выдал Мессингу его вещи – высушенные и отглаженные пиджак и брюки, рубашку, пальто и ботинки.
Мессинг тут же переоделся. Могутный старший сержант стоял, подпирая плечом дверной косяк, и курил самокрутку.
В пустой столовой – просторном помещении, чем-то напоминавшем сарай, – стояли три длинных, во всю комнату, стола, за один из них Горбенко усадил Мессинга. Повар, грузный старшина в белом колпаке и грязном фартуке поверх гимнастерки, поставил перед ним глубокую миску дымящихся щей с плавающими кусками мяса, большую тарелку с мятой картошкой и тушенкой, тарелку с крупно нарезанными помидорами и огурцами и три стакана компота.
– Что вы, зачем столько? – испуганно посмотрел Мессинг на большую и глубокую миску со щами. – Я все это не съем.
– Больной, что ли? – мрачно спросил повар в белом колпаке.
– Нет, я здоров…
– Тогда ешь – здоровее будешь. Вкусно. Люди всегда добавки требуют. – И повар ушел к себе на кухню, отгороженную деревянной стеной с большим окном, в которое подавали еду.
Горбенко по-прежнему стоял, подперев дверной косяк, и молча смолил самокрутку.
Мессинг принялся есть, поглядывая на стены, на которых было развешано множество плакатов, изображавших красноармейцев в летнем и зимнем обмундировании, а также винтовки и автоматы… пулемет в разобранном виде… ручные противопехотные и противотанковые гранаты… разрез окопа полного профиля… Были плакаты с лозунгами «ЗАЩИТИМ ПОКОЙ И ТРУД СОВЕТСКИХ ГРАЖДАН», «КРАСНАЯ АРМИЯ ВСЕХ СИЛЬНЕЙ!».
И посредине стены висел непременный портрет Сталина. Мессинг ел мясные щи и поглядывал на Сталина. И Сталин смотрел на него с лукавой улыбкой.
Ворот гимнастерки старшего лейтенанта Скрыпника был расстегнут, волосы всклокочены, в глазах горели азарт и почти детское любопытство. Под столом он перетасовал колоду потрепанных карт, потом вынул одну и взглянул на Мессинга, все так же сидевшего перед ним на стуле:
– Ну а щас какую карту я вытащил?
– Семерку пик, – спокойно отвечал Мессинг, глядя в окно, за которым уже наступали сумерки следующего вечера.
– Ну ты даешь, артист… А щас чего я вытащил?
– Даму червей…
– Точно! Ну ты даешь… Как же у тебя это получается? – не переставал удивляться старлей. – Ну скажи, будь человеком? Где ты шельмуешь? Как?
– Да никак я не шельмую… – устало улыбался Мессинг. – Я просто вижу.
– Как видишь? Я же руки с картами под столом держу – как ты можешь увидеть?
– Я их мысленно вижу.. В голове представляю карты – и как вы их тасуете, и какую карту вытаскиваете…
– Да как же это возможно? Не-ет, ты не хочешь говорить, артист, нехорошо! Я к тебе со всей душой, а ты… темнишь!
– Нет, нет, не темню… я просто читаю ваши мысли. Вы же видите карту, которую вытащили из колоды, а я улавливаю ваши мысли и тоже знаю карту, – все с той же вежливой улыбкой отвечал Мессинг.
Открыв рот, старлей обалдело смотрел на Мессинга и ничего не понимал. Потом сказал отрешенно:
– Ты страшный шпион… Тебя надо немедля расстрелять…
– Нет, нет, что вы! Не надо меня расстреливать! – не на шутку испугался Мессинг, глядя на застывшее лицо старлея. – Давайте я вам лучше другие фокусы покажу.
Прослышав о необычном «шпионе», набежали другие офицеры. Ажиотаж нарастал. Теперь в комнате сидели четверо офицеров: еще один старший лейтенант и два лейтенанта – и вид у всех был такой же, как у Скрыпника, взъерошенный, очумелый и даже напуганный.
– Хорошо, завяжите тогда мне глаза, если вы думаете, что я как-нибудь подглядываю. И пусть гражданин Антон что-нибудь прикажет мне мысленно… то есть молча. И я его приказание выполню с завязанными глазами.
– Давай, Антон… – сказал лейтенант, которого звали Михаил Крышкин.
– Так вы сперва глаза ему завяжите, – ответил Антон Скрыпник.