Итак, после каждого прощального поцелуя, подаренного Маргарет — вариант поцелуя Иуды, — Кент проводит ночи, предавая своих. Его признания всего лишь подтверждают то, что уже известно, но их выслушивают с интересом, ведь это свидетельствует о готовности Кента сотрудничать. К концу 1942 года, ознаменованного полкой победой зондеркоманды над «Красной капеллой», шефы гестапо уже думают о будущем. На развалинах разгромленной организации они собираются создать шедевр контрразведки, перешедшей в наступление. Вечером 24 ноября Гиринг сообщил Гитлеру, которого знал лично, об аресте Большого шефа; фюрер благосклонно поздравил его. Гиммлер тоже восторженно отреагировал, когда Гиринг позвонил ему и своим пропитым голосом сообщил замечательную новость; беседа закончилась советом, от которого повеяло средневековьем: «…а теперь бросьте его в самый глубокий парижский подвал и наденьте на него цепи — главное, чтобы он не мог убежать!» Но это, конечно, были просто слова. Рейхсфюрер с помощниками уготовил для своего пленника роль, достойную его. Не для того они поймали шефа советской шпионской сети в Западной Европе, чтобы по-глупому гноить его в глубоком подземелье.
В последние дни декабря Кенту сообщили, что его отправят в Париж. Там Большой шеф и Маленький шеф, снова объединившись, станут вести самую необыкновенную в истории разведки радиоигру.
Кент соглашается. Треппер уже принял предложение.
Берлинцы держатся лучше.
Сто восемнадцать человек брошено в берлинские застенки, главные агенты отправлены в гестаповскую тюрьму на Принц-Альбрехтштрассе. Молодежь и старики, рабочие и светские дамы, военные и студенты, коммунисты и реакционеры. Кого только не было в этой организации, казалось, каждый социальный слой и даже каждая группа направили туда своего представителя.
Большинство узников — участники движения Сопротивления.
Назовем вещи своими именами: стыд и позор, что руководитель советской разведки так запросто перечислил в радиограмме три роковых адреса, в результате чего Шульце-Бойзен и его окружение, которым по чистой случайности очень везло, в конце концов оказались жертвами неосторожности своих московских шефов.
Чтобы ищейки с Принц-Альбрехтштрассе добрались до них, понадобилось со Знаменки — из Центра — ткнуть в них пальцем.
«Сталин, только Сталин был виноват!» — пишет маршал Еременко, рассказывая о первых военных неудачах русских. Директор мог бы сказать то же самое по поводу катастрофы с берлинской сетью. Политическая слепота диктатора помешала советским секретным службам создать в Германии сильную организацию. А после того, как начал осуществляться план «Барбаросса», Центр, как и все, попал в водоворот, вызванный паникой. Радиограмма Кенту датирована 10 октября. Через несколько дней, 19 октября, связь между московской радиостанцией и десятками советских передатчиков, разбросанных по разным странам мира, была прервана; некоторые «пианисты», принимавшие в ту ночь инструкции из Москвы, потеряли связь, не дописав шифрованную фразу; только шесть недель спустя приемники заработали снова — московский радист, ничего не объяснив, продолжил передачу с той самой цифрогруппы, на которой ее прервал. А дело было в том, что немецкие танки рвались к Москве и был отдан приказ перевести радиостанцию в Куйбышев. О предстоящем переезде старшие офицеры были предупреждены за двенадцать часов, но подчиненных не предупредили вовсе. Если мозг находится в таком смятении, можно ли удивляться, что конечности теряют координацию?
Но первая встреча Кента с берлинской группой состоялась в апреле 1941 года, во время его поездки в Лейпциг, до «Барбароссы». У Директора хватило времени организовать встречу с учетом всех правил безопасности, передать условные знаки и пароль. Но почему же не воспользовались этим для разработки системы связи между брюссельскими профессионалами и берлинскими дилетантами: это и было ошибкой. Конечно, риск существовал: объединение двух сетей было чревато опасностью, ибо провал одной из них повлек бы за собой провал другой. Но мало ли технических приемов, которые позволяют воздвигнуть непроницаемые перегородки («почтовые ящики», живые или неживые, «предохранители» и т. д.). До мелочей продуманная система могла бы обеспечить безопасность.
Позже, конечно, на это уже не было времени. Все опытные разведчики, которых мы опрашивали, не задумываясь, однозначно оценивают радиограмму Директора: к черту правила безопасности, когда из Кремля видно немецкие танки! Имеет ли значение гибель берлинской сети, если жертва поможет спасти Москву?
Коппков и Панцингер отмеряют страдание по иерархическому принципу. Внизу лестницы — «салонные революционеры». Как принято в этой среде, они откровенно рассказывают все. Да, иногда слушали английское радио; да, иногда посмеивались над пьянчугой доктором Леем, над коротышкой Геббельсом и его любовницами, и даже — да, да, даже над фюрером. Но они никогда не входили ни в какую сеть. И не могли себе представить, что подобное могло существовать в Берлине. Клянутся, что не были агентами. Сущая правда: эти были всего лишь «источниками». Секреты, которые они выдавали, чтобы блеснуть в обществе? — ну как можно было предположить, что их передадут в Москву! Они понесут наказание за болтливость, так же как начальники и коллеги Шульце-Бойзена и Харнака, виновные в том, что позволили им совать нос в дела, к которым те не имели отношения. Значит, надо было остерегаться человека, которому покровительствовал Геринг? Или Харнака, образцового служащего, бывшего живым воплощением профессиональной чести? Изумлению нет предела.
А для участников движения Сопротивления лампа, обжигающая глаза, раскаленная комната после ледяной камеры; наручники, затянутые так, что раздирают мясо, непрекращающиеся допросы с интермедией в виде избиения — для разрядки. Некоторые «ломаются»; большинство же держится стойко и отчаянно борется за жизнь.
Для членов же разведывательной сети — пытка, настоящая пытка.
Генрих Куммеров, не выдержав мук, проглатывает разбитое стекло своих очков; его спасают. Он вскрывает себе вены; ему вовремя оказывают медицинскую помощь. Ниткой он делает разрезы между пальцами ног и расковыривает глубокие раны, всеми силами пытаясь вызвать заражение; его спасают от гангрены. Он был одним из лучших инженеров фирмы «Лёве-Опта-Радио», откуда поступали искусно попорченные приборы для радиопеленгации. В активе Куммерова помимо добытых им важнейших сведений — планы системы наведения для ночных полетов истребителей и чертежи бомбы нового типа.
Вальтер Хуземан, слесарь-механик, бросился к открытому окну и, потянув за собой Панцингера, хотел прыгнуть вниз; его удержали в последнюю секунду.
Иоганну Зигу и Герберту Грассе удалось покончить с собой.
Фриду Везолек допрашивали, приставив дуло револьвера к затылку ее малолетнего сына.
Шульце-Бойзену и Харнаку жгли тело ультрафиолетовыми лучами, но они не заговорили. Когда «научные» методы не помогли, прибегли к арсеналу средневековых пыток. Словарь Литтре дает такое определение пытке «сапоги»: «Название одного из видов пыток, когда ноги преступника зажимали между двумя деревянными досками и клиньями и ударяли по ним, чтобы сильнее сдавить». Гестапо модернизировало устройство, заменив клинья винтами, а также усовершенствовало всю процедуру, для большего эффекта зажимая предплечья одновременно с ногами. Два мученика, наверное, кричали от боли, но не заговорили.