Третий раунд снова выиграл Большой шеф. Гиринг и Вилли Берг отправляются в Берлин. По возвращении Берг усиленно склоняет Треппера к активному сотрудничеству. Тот отвечает, что сам только того и ждет, но его держат в камере и тем самым лишают этой возможности. Он был готов отправиться к Жюльетте, и не его вина, что Гиринг предпочел послать Райхмана. Он по-прежнему согласен помогать зондеркоманде, но пусть ему по меньшей мере дадут возможность обмануть пресловутую «контрразведку». Нужно, чтобы его снова увидели в тех местах, где он обычно появлялся, и было бы неплохо, если бы ему разрешили встретиться с некоторыми агентами. Берг отвечает, что он охотно согласился бы с этими условиями, но добавляет, что Гиринг на это не пойдет. Не столько из-за недоверия к Большому шефу, сколько опасаясь покушения на драгоценную жизнь заключенного. Гиринг убежден, что все боевые группы компартии получили приказ либо освободить Треппера, либо, убив его, закрыть ему рот.
Тогда Большой шеф предлагает послать к Жюльетте Хиллеля Каца.
Сообщение об аресте верного заместителя глубоко потрясло Треппера, и вместе с тем ему стало несколько легче. Боль была естественной реакцией, а чувство облегчения объяснялось исключительными качествами этого человека: с ним вести игру будет не так трудно, как в одиночку.
Кац, которого пытали, чтобы заставить говорить и принудить к сотрудничеству, с момента своего ареста повторял одно: «Мой шеф — Треппер. Он останется им до конца. Я буду делать только то, что велит мне он, и ничего другого». Было ясно, что он пойдет к Жюльетте только тогда, когда Большой шеф прикажет ему. Бергу удалось убедить Гиринга устроить им встречу. Треппер и его помощник увиделись впервые после 23 ноября. Кац был изуродован побоями.
Встреча была тщательно подготовлена двумя эсэсовцами и Треппером. Главная трудность состояла в том, что, в отличие от Треппера, Кац не говорил по-немецки, а Гиринг и Берг не знали французского.
Выход был предложен Большим шефом. Он сказал Бергу: «Вы немного понимаете идиш. Я буду разговаривать с Кацем на идиш, и вы увидите, что я вас не обманываю». Идиш, язык близкий немецкому, действительно был понятен немцу. Но в нем множество слов из иврита, и смысл их, разумеется, ясен только тому, кто говорит на этом языке.
Большой шеф произнес перед Кацем большую речь, уговаривая его подчиниться зондеркоманде; он приказал ему пойти к Жюльетте и дал множество советов якобы для того, чтобы она узнала его, но все это было не нужно, поскольку Жюльетта в любом случае приняла бы Каца. Треппер перемежал свою речь словами на иврите. Составленные вместе, они означали следующее: «Жюльетта должна отвечать, что попытается выйти на связь, но что ничего не обещает».
Кац вернулся с ответом, подсказанным Треппером.
Через восемь дней Гиринг снова послал его в кондитерскую. Следуя инструкции Треппера, Кац заявил, что ответ Жюльетты был таков: «Я нашла связного, но нужно, чтобы хозяин пришел сам».
Эти увертки и это требование очень тревожили Гиринга: нет ли здесь ловушки? Треппер заверил его: «Нет конечно! Просто их беспокоит мое внезапное исчезновение! Я уже устал вам повторять: если меня не увидят на улице, будет ясно, что я арестован, и вся наша операция закончится неудачей. Они уже наверняка что-то унюхали…»
Гирингу нельзя было отступать. Арестовав Большого шефа, он, в сущности, поставил на карту все. С помощью Треппера, если к тому же использовать партийный радиоканал, можно добиться абсолютного доверия к донесениям немцев, ведущих функшпиль… И наоборот, если станет известно о его аресте, Москве придется признать, что прежние опасения Треппера были оправданны. Тогда Центр начнет заново проверять, в каком положении оказалась разведывательная сеть, и это контрраследование неминуемо приведет к разоблачению завербованных «пианистов». Провал функшпиля и конец Большой игры будет неминуем.
Шеф зондеркоманды решился послать Треппера в кондитерскую. На этот раз весь квартал был оцеплен значительными силами полиции. Подразделения немецкой жандармерии в штатском заняли позиции на перекрестках, заблокировав выходы с площади Шатле. Охрана кондитерской и соседних объектов возложена была на агентов гестапо и их французских помощников.
Гиринг вручил заключенному текст, который Жюльетта должна была передать руководству ФКП, чтобы его радировали в Москву. Радиограмма была якобы составлена Большим шефом. В ней сообщалось, что сети был нанесен серьезный ущерб, но она не разгромлена. Треппер предлагал прервать связь c Москвой на месяц, пока не утихнет буря. Сигнал для возобновления связи должен быть передан из Центра — традиционная поздравительная радиограмма Большому шефу к Дню Красной Армии.
Месячный перерыв был находкой Треппера. Он убедил Гиринга, что Центр, привыкший к его осторожности, ждет предложений такого рода. В действительности арестованный хотел предоставить Москве время для проверки его донесения и заодно приостановить все инициативы со стороны зондеркоманды.
Вилли Берг довел Треппера до кондитерской и сделал вид, что рассматривает товары на прилавке. Треппер подошел к Жюльетте и протянул ей бумажный рулон. В нем была радиограмма Гиринга, его собственное донесение и письмо, начинавшееся так: «Уважаемый товарищ Дюкло, умоляю тебя сделать невозможное, но передать этот документ Димитрову и Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза. В Москве происходит что-то неладное. Возможно, что в ряды наших служб проник предатель…»
Жюльетта молча взяла бумаги. Треппер шепнул ей: «Как только передадите это, исчезните немедленно и больше не возвращайтесь!» Затем он вышел, за ним — Берг.
Итак, он закончил и выиграл партию. Прямо из логова гестапо — из самых лап отборной группы, которой являлась зондеркоманда, — ему удалось под носом у охранников установить связь с Москвой. Благодаря ему Центр получит больше чем достаточно «козырей», чтобы сорвать эсэсовскую игру. Но он пережил столько жестоких разочарований по вине Центра, что какое-то смутное опасение не покидало его. Даже после того как он переиграл Гиринга, обвел его вокруг пальца, исход поединка зависел от решения главного судьи: Директора. Если тот не захочет поверить написанному на трех языках донесению, победителем выйдет эсэсовец.
Терпения Гиринга на месяц не хватило. Через три дня после передачи документов Жюльетте он послал французского агента в кондитерскую — узнать от имени Большого шефа, удалось ли передать его в высокие инстанции. Жюльетты на месте не оказалось. Хозяйка объяснила, что та взяла отпуск. Неделю спустя она все еще была в отпуске. Еще через неделю хозяйка сообщила посыльному, что Жюльетту вызвали ухаживать за больной теткой, и неизвестно, когда она сможет снова приступить к работе.
Встревожившись, Гиринг потребовал от Треппера объяснений. Заключенный сделал недовольную мину и проворчал: «Я вам уже говорил и повторяю: заперев меня здесь, вы неизбежно вызываете подозрения».
23 февраля, в День Красной Армии, Гирингу вручили поздравительную радиограмму Директора, адресованную Большому шефу. Это был «зеленый свет» для возобновления связи с Москвой. И главное, «зеленый свет» для Большой игры. Разумеется, пришлось временно отказаться от использования ценнейшего партийного канала: ведь след Жюльетты был потерян, а радиограмма Центра убеждала Гиринга в том, что об аресте Треппера в Москве неизвестно, функшпиль можно было прикрыть авторитетом Большого шефа.