Вечером 21 июня, приехав в Виши, Треппер сразу же направляется к Суслопарову: «Вот важнейшее донесение, передайте немедленно!» Генерал спрашивает, чем вызвано такое волнение. Нынешней ночью, объявляет Треппер, вермахт нападет на Россию. Генерал хохочет: «Ты с ума сошел, старина! Это немыслимо! Просто невозможно! Я отказываюсь отправлять телеграмму, над тобой ведь будут смеяться!» Треппер настаивает так энергично, что генерал в конце концов уступает. Телеграмма отослана немедленно.
Большой шеф, падающий от усталости, проведет эту ночь в гостинице. На следующее утро его разбудят вопли хозяина: «Мсье! Свершилось! Они напали на Россию!»
Через два дня из Москвы в Виши окружным путем возвращается заместитель Суслопарова. Треппер спрашивает его, было ли принято во внимание его сообщение: «Я был у Директора (начальника разведуправления Красной Армии) в тот самый вечер, когда была получена твоя телеграмма. Он рассказал, что ее немедленно показали Хозяину (Сталину). Хозяин был очень удивлен. «Обычно, — заметил он, — Треппер присылает нам ценные сведения, делающие честь его политическому чутью. Неужели он сразу не понял, что это грубая провокация со стороны англичан?» [3]
Словом, Москва вплоть до первого орудийного выстрела не признавала неизбежности войны, о которой сообщали из Женевы, Токио и Парижа, не говоря уже о Лондоне и Вашингтоне. Что это, антибританский психоз Сталина? Конечно. И вместе с тем — очевидная ошибка в политическом расчете. Уже давно Сталин заявлял, что предоставит возможность капиталистическим и фашистским государствам истреблять друг друга. Красная Армия вмешается только тогда, когда настанет время пожинать плоды в Европе, то есть после того, как противники выдохнутся. Весной 1941 года Сталин полагал, что урожай еще не созрел, что Англия и Германия еще не обескровлены, что Гитлер в любом случае не пойдет на риск наступления на Востоке, пока не одержит победу на Западе.
Он ошибся. Известно, какой ценой придется заплатить за это его стране.
Треппер допускал, что германо-советский пакт, быть может, был необходим, чтобы дать отсрочку Красной Армии. Но сколько мук и сколько усилий понадобилось, чтобы заглушить свое внутреннее ощущение и не слушать голоса разума! Необходимо понять, что Треппер и его «старая гвардия» не являются в полном смысле профессионалами в области разведки; они ничуть не похожи на суперменов из детективных романов, располагающих сложнейшей аппаратурой и выполняющих любое задание любого клиента; они отличаются и от современных разведчиков, коммунистов и не коммунистов, у которых профессиональная страсть заменила утраченную веру. Если бы их назвали шпионами, они отвергли бы это определение: Треппер и его помощники считают себя революционерами. Представитель их поколения Отто Браун так скажет о своих товарищах и самом себе: «Мы были не конспираторами по должности, а романтиками революции».
День 22 июня 1941 года для подпольной сети означает начало беспощадной борьбы, где каждый рискует жизнью и страшится пыток, которые могут заставить презирать самого себя. Однако опасности значат немного по сравнению с огромным облегчением, которое испытывают эти люди, избавившиеся наконец от двусмысленности своего существования. Несмотря на официальную «линию», несмотря на германо-советский пакт, подпольщики Брюсселя и Парижа уже многие годы знают, что нацизм — враг номер один. И в последние восемнадцать месяцев, с начала оккупации Бельгии и Франции, они находят подтверждение этому в желтых листках объявлений о смертных приговорах, в запахе бойни, который доносится с польской земли, где большинство из них оставило свои семьи, они чувствуют теперь сердцем то, что уже давно понятно было их разуму.
Для таких людей 22 июня 1941 года — праздник.
И кроме того, Треппер — еврей. В начале своего расследования автор не считал необходимым указывать, что тот или иной из его героев — еврей, так же как ему не пришло бы в голову сообщать читателям, что он овернец. Он полагал, что с художественной точки зрения совмещение риска, которому подвергается тайный агент, с теми опасностями, которые подстерегали еврея, покажется не слишком убедительным. Со временем автор понял, что это довольно близорукий подход. Большого шефа однажды спросят, почему в его сети было так много евреев; Треппер ответит: «Потому что у них особые счеты с нацистами».
Гиммлер придерживается того же мнения. Полицейским, которым поручено «стереть с лица земли эту еврейскую гниль» («Красную капеллу»), он отдаст письменный приказ использовать любые средства, чтобы добиться признаний. Насколько нам известно, это единственный случай, когда рейхсфюрер осмелился поставить свою подпись на документе, разрешающем применение пытки вплоть до смертельного исхода.
На жаргоне немецких секретных служб руководитель разведывательной сети зовется «дирижером»; он обеспечивает согласованность действий «музыкантов», руководит их игрой. Главным солистом в этом ансамбле является «пианист». То есть радист, который «стучит по клавишам» своего передатчика, также имеющего особое название — «музыкальная шкатулка».
Когда станция подслушивания в Кранце обнаружила «пианиста», использующего позывные РТХ, в руководстве абвера, и даже функабвера — службы, специализирующейся на перехвате и обезвреживании подпольных передатчиков, не придали этому особого значения.
Через несколько дней после перехвата позывных РТХ станция подслушивания в Кранце уловила сигналы нового передатчика. Специалисты, работавшие в контакте со своими коллегами из Бреслау, попытались определить, где он находится. После нескольких проверок они передали отчет в Берлин, а там, прочитав его, только пожали плечами. Специалисты снова взялись за работу и проверили свои первые расчеты. По их утверждению, сомнений быть не могло: подпольный передатчик, приемы работы которого совпадали с «почерком» РТХ, функционировал в Берлине. Получив сообщение, абвер содрогнулся, как от электрошока. То, что на теле оккупированной Европы то там, то сям появляются отдельные фурункулы, не представляло опасности, считалось почти нормальным. Со временем с ними разберутся. Но «пианист» в Берлине, следовательно, и шпионская сеть, без которой немыслима его деятельность, — это похоже на ужасную раковую опухоль в самом центре нацистской империи.
Если бы нынешнее советское руководство узнало, что в трехстах метрах от Кремля работает подпольный американский передатчик, оно, наверное, было бы не так потрясено, как немецкое командование, прочитавшее донесение функабвера. И в самом деле, все прекрасно знали, что Коммунистическая партия Германии разгромлена гестапо. От этой в свое время самой многочисленной партии в Европе не осталось ничего, кроме нескольких малочисленных изолированных ячеек, в которых было полно осведомителей. Советская разведка до этих пор чувствовала себя в коммунистической среде как рыба в воде; лишившись ее, сеть поневоле должна была задохнуться. Кроме того, фашисты были уверены, что Сталин после заключения германо-советского пакта играл честно. Разве ГПУ не доставило гестапо утонченную радость, передав из рук в руки многих немецких коммунистов, укрывшихся в России? Конечно, со временем идиллия была слегка омрачена. То ли с негласного одобрения Сталина, то ли по собственной инициативе руководители советских секретных служб попытались восстановить в Германии что-то вроде разведсети. Но какие это были жалкие попытки! В Берлине над ними смеялись от души.