— Ладно, возьми, — Леха Стира бросил немцу разбитые армейские ботинки и две портянки. — Должен будешь.
Пузыри шли из самой глубины трясины, булькали, лопались на поверхности, и тогда слышался глухой звук, похожий на протяжный вздох огромного таинственного животного. Разведчики передвигались медленно, тыкая березовыми шестами во все стороны, выбирая кочки повыше. Под ногами с хрустом ломались густые пахучие заросли громадных папоротников, хвощей и каких-то диковинных растений с большими листьями, толстыми стеблями и махровыми ядовито-желтыми и сиреневыми цветами. И отовсюду веяло зловещей опасностью.
Впереди шел Шутов, за ним — Светличный, налегке скакал с кочки на кочку Генрих — все остальные были нагружены оружием и вещмешками — и замыкал шествие Антип Глымов.
Шутов скакнул на высокую кочку, она предательски прогнулась, и, оскользнувшись, Степа упал в жидкую трясину. Он провалился по грудь, забарахтался, пытаясь стащить с себя тяжелый мешок.
— Держи! — крикнул Светличный, протягивая Шутову березовую жердь. Тот тянул к жерди руку, но дотянуться не мог, и трясина медленно засасывала его.
— Держи! Держи! — Светличный шагнул ближе к Степе Шутову и сам провалился выше колен, а сам все старался достать шестом до Шутова и кричал:
— Держи! Держи!
От их судорожных движений болотная топь всколыхнулась, и немец, стоявший на кочке, не удержал равновесия, ухнул по грудь в трясину, отчаянно замолотил руками, выпучив от ужаса глаза.
— A-а, чтоб тебя! — выругался Глымов. — Леха, спасай фашиста!
Леха Стира бросил свой шест немцу — Генрих проворно ухватился за конец, с силой потянул к себе и едва не стащил в трясину Леху. Тот уперся сапогами в кочку, собрав все силы, держал шест, и немец начал потихоньку выкарабкиваться.
Тем временем Степа Шутов смог ухватиться за конец шеста, но вытащить его у Светличного сил не было.
— Я не удержу его! — с отчаянием закричал Светличный. — Потонет Степка!
Услышав крик Светличного, Леха инстинктивно метнулся к нему и они вдвоем потянули Шутова. А лишенный опоры Генрих тут же начал тонуть, завопил истошно:
— Капут! Капут!
— Фашиста тащи! Леха! Кому сказал?! — заорал Глымов. Он и сам стоял почти по пояс в трясине.
— Степка утонет! — обернулся к нему Леха Стира.
— Фашиста тащи, сволочь, убью! Задавлю! — уже не кричал, а рычал Глымов.
Леха кинулся обратно к немцу, поднял жердину, ткнул концом в грудь Генриха. Тот ухватился за шест, и Леха осторожно стал тащить его, перебирая руками шершавое березовое древко. Немец медленно выдирался из тягучих объятий трясины, наконец уцепился за стебли на большой, словно шапка, кочке и рывком подтянулся и выбрался на сухое место. Упал на колени, взахлеб дыша, и вода текла с него ручьями. Рядом стоял, навалившись на шест, Леха Стира, задыхаясь, не в силах шевельнуться.
А Светличный сделать уже ничего не мог. Степа Шутов с головой погрузился в трясину, через мгновение вынырнул, хватая ртом воздух и все еще держась за конец шеста… Глымов рванулся к нему, разбрызгивая жижу, но не смог пройти и четырех шагов — трясинная гладь тяжело заколыхалась вокруг него. Там, где только что был Шутов, стали всплывать и лопаться большие мутные пузыри. Светличный плюхнулся на кочку и выронил шест, глядя, как успокаивается трясина.
— Помоги… — прохрипел Глымов.
Леха Стира дернулся, но немец опередил его — растянулся на кочке и протянул Глымову руку, другой упираясь в зыбкую почву.
Глымов поймал руку немца, вцепился в нее и стал медленно вылезать на сухую и твердую землю. Подскочил Леха и тоже вцепился в руку Глымова. И топь нехотя отпустила свою жертву.
Глымов сел на землю, вылил из сапог воду, выжал портянки. Спросил после паузы:
— Леха, табак сухой есть?
Леха Стира молча протянул ему кисет с махрой и четвертушку бумаги. Глымов свернул «козью ножку», прикурил, глубоко затянулся и протянул цигарку Лехе. Тот закашлялся, вернул цигарку Глымову. Глымов выпустил дым из ноздрей, проговорил:
— Так оно и бывает — где не ждешь, там и теряешь…
Потом они лежали, обессилевшие, перемазанные подсохшей болотной жижей, и ярко светило солнце, и лесные пичуги вовсю орали в зарослях, и стояла дремучая тишина.
— Ладно, подъем, братушки, — докурив самокрутку, сказал Глымов. — Ночью отоспимся.
— Пожрать бы… — вздохнул Леха Стира.
— Ночью жрать будешь. Сутки нам всего остались — должны у своих быть.
— Еще дойти надо, — оглядывая зыбучие трясины, пробормотал Леха Стира. — Потонем тут все к едреной фене…
Через сутки, оборванные, грязные и небритые, они стояли в блиндаже генерала Лыкова. Немецкие офицерские планшетки с картами лежали на столе. Рядом вытянулся Генрих Бонхоф, в солдатских ботинках на босу ногу, в коротких красноармейских галифе и разодранной на груди гимнастерке с рукавами, едва доходившими до запястий.
— Парадный вид у вас, господин гауптман, ничего не скажешь, — усмехнулся Лыков, и офицеры, которых в блиндаже было много, дружно рассмеялись.
Переводчик, молоденький лейтенант Васильев, перевел слова генерала, и Генрих Бонхоф ответил по-немецки, вежливо улыбнувшись:
— Прошу прощения, господин генерал, за внешний вид. Дело в том, что все мои вещи, и мундир в том числе, ваши солдаты выиграли у меня в карты.
— В карты?! — изумился Лыков и медленно перевел взгляд на комбата Твердохлебова, потом на Глымова, Родиона Светличного и Леху Стиру. — Как это в карты?
— Пока через болото шли… — подал голос Глымов, — по ночам время коротали… А уж где немцу с нашим братом в карты тягаться, — Глымов усмехнулся. — Раздели бедолагу до трусов.
Генерал Лыков довольно рассмеялся, и следом за ним одобрительно засмеялись офицеры, помягчели жесткие взгляды, которыми они окидывали штрафников.
— Молодцы, ребята. — Лыков глянул на Твердохлебова. — Представить мне все документы штрафников, участвовавших в рейде. Живых и погибших. Будем направлять командующему армией.
— Ну, Генрих, ну, сучара немецкая, чуть-чуть под монастырь не подвел! — долго еще возмущался Леха Стира, когда они вышли из блиндажа. — Кореш называется! От смерти его спас, в рот тебе оглоблю!
— Ты мундир-то ему верни, — посоветовал Твердохлебов, — а то его сейчас по разным штабам возить будут, допрашивать, а он как босяк…
— А хрена вот! — Леха выставил перед собой согнутую в локте руку. — Воровской закон — что проиграл, об том не вспоминай! Мне бабы в деревне из его мундира такой куртоганчик сошьют — картинка будет! А я ему еще свои ботинки армейские отдал! Почти новые! Пожалел гада, чтоб ноги босиком не сбивал!
— Да там подметок уже не было, у твоих ботинок, — усмехнулся Глымов.