— Дай потянуть… — попросил вдруг Леха, и Глымов протянул ему окурок самокрутки.
Стира жадно затянулся, закашлялся, сел. Глымов постучал его по спине. Стира отдышался и сказал:
— В бега подамся…
— Далеко уйдешь? — глянул на него Глымов.
— Ну, недалёко… Живым все одно не дамся — хоть пару-тройку подлюк красноперых уработаю.
— Ты ж добровольно воевать пошел, — усмехнулся Глымов.
— Воевать, а не бычком на бойню! Твари, что удумали, а? Зачем на верную смерть послали?
— Разведка боем называется, — вздохнул Глымов.
— Да пошли они к такой-то матери со своей разведкой! — Леха с ожесточением затягивался и каждый раз, выпуская дым, кашлял. — Я тебе так скажу, пахан, они нас за людей не считают, понял, нет? Ну, на киче понятно, кто я. Вор и есть вор, че меня за человека считать? А тут я кто? Защитник отечества или не защитник?
— Не… — Глымов покачал головой, улыбнулся неожиданно.
— А кто?
— Никто. Штрафной солдат. Ноль без палочки. — Глымов отобрал у Стиры окурок, затянувшись, закончил: — Вот и вся суровая правда жизни, Леха…
Катерина подоила коровенку — получилось больше половины ведра пенистого парного молока, желтоватая пена поднялась чуть ли не до самых краев.
— Ишь ты, какая щедрая, красавица моя… — Катерина любовно погладила корову по вымени.
Процедив молоко через чистую марлю, разлила по четырем пузатым глиняным кубанам. Осталось еще на кружку. Катерина налила эту кружку до краев, протянула дочери.
— А ты, мам? — спросила девочка, облизнув сухие потрескавшиеся губы.
— Пей давай, — приказала мать.
Девочка медленными глотками до дна осушила кружку, улыбнулась белыми от молока губами:
— Ух, хорошо как…
Катерина тщательно повязала горло каждого кубана чистыми тряпицами, сложила в матерчатую сумку, взяла маленькую Нину за руку, и они пошли по широкому большаку, перемолотому сотнями гусениц, — здесь все время проходила военная техника. Катерина с дочерью шли в сторону фронта, до которого, собственно, было от деревни рукой подать, шли быстро — только босые пятки мелькали.
Они проходили через расположение заградотряда, когда ее остановил солдат:
— Ты куда это, дамочка?
— А туда… — Катерина махнула рукой.
— Куда туда? — Солдат подошел ближе.
— Туда…
— Да там передовая, дуреха, — усмехнулся солдат, — и туда без разрешения не положено. Особливо гражданским. Особливо женского полу. Да еще с дитем.
— А мы туда да обратно. Гостинец только командиру отдадим.
— Какому командиру?
— Глымов его фамилия. Он командир роты.
— А что за гостинец? Ну-ка покажь. — Солдат потянул руку к сумке, но Катерина проворно отступила:
— Неча соваться! — Глаза ее сделались злыми, как у разъяренной кошки. — Молоко там.
— Молоко? Дай попить.
— Попьешь у бешеной коровки, — Катерина взяла дочку за руку и решительно зашагала дальше.
— А ну стой! — солдат вскинул автомат. — Стрелять буду!
На ходу Катерина нагнулась и свободной рукой похлопала себя по заду…
В блиндаж ввалился чумазый боец, протолкался между сидящими и лежащими полуголыми бойцами, высматривая кого-то в свете буржуйки, спросил:
— Братцы, Глымов-то здеся?
— Здеся, здеся! Вон в углу сидит!
Боец пробрался в закуток, где сидели Леха Стира и Глымов, дурашливо вытянулся, отдал честь:
— Товарищ командующий ротой!
— Ты че, уже хлебнул где-то? — прищурился на него Глымов.
— До вас женщина просится, товарищ командующий! — отрапортовал боец.
В блиндаже грохнул смех.
— С девочкой! — добавил боец, и смех грохнул снова. — Прикажете допустить?!
— Че ты мелешь, черт придурочный? — Глымов с трудом поднялся, направился к выходу.
И все обитатели блиндажа разом ринулись за Глымовым. Тот обернулся, и бойцы остановились как вкопанные.
— Кто рожу из блиндажа высунет, останется без последних зубов, — сказал Глымов и вышел, плотно закрыв за собой дверь.
В нескольких шагах от блиндажа в окопе стояли Катерина и маленькая девочка.
— Катерина? — Глымов по-настоящему удивился. — Ты чего, Катерина?
— Да вот молочка вам принесла, Антип Петрович. — Смущаясь, Катерина протянула Глымову сумку. — От вашей коровенки…
— Сдурела баба… — пробормотал Глымов, заглядывая в сумку. — Как ты дошла-то?
— Да ну! Разве далеко? Солдат один прицепился, так я его вмиг отшила! — Женщина улыбнулась смущенно. — Попейте молочка, Антип Петрович… парное…
Глымов сдернул тряпицу с кубана, и у него едва не закружилась голова… Господи, как же он любил парное молоко, когда мать приносила его на покос. И они с отцом, отложив косы, присаживались вокруг расстеленного большого платка, где лежали ломти пахучего ноздреватого хлеба, огурцы, помидоры, вареные яйца, и мать разливала по кружкам густое желтоватое молоко, и Антип жадно пил его гулкими большими глотками, и белые струйки стекали по уголкам рта на мокрую от пота мальчишескую шею, грудь. Мать, прищурившись от яркого солнца, смотрела на него и улыбалась…
— Пусть девочка попьет молочка. — Глымов через силу улыбнулся и вдруг оглянулся — дверь в блиндаж была приоткрыта, и десятки пар глаз с интересом смотрели на Глымова, женщину и девочку.
Глымов так шарахнул ногой по двери, что по ту сторону послышались вскрики и стоны, а дверь едва не слетела с самодельных петель.
— Пусть дочка пьет, Катерина, ей надо… она вишь какая худенькая, — сказал Глымов.
— Еще напьется… Не обижайте, Антип Петрович… вам несла… увидеть вас хотела… — с трудом выговорила женщина. — Это вам гостинец от меня и от Ниночки… шибко вы нам приглянулись, — и она стыдливо опустила глаза.
— И ты мне приглянулась, Катерина… — Глымов неуверенно протянул руку и погладил женщину по плечу, по голове, и Катерина вдруг порывисто прильнула к нему, обняла неловко одной рукой, потому что в другой держала сумку с кубанами, и поцеловала. От неожиданности Глымов отшатнулся, потом, словно устыдившись, крепко прижал к себе женщину…
А дверь блиндажа снова с тихим скрипом приоткрылась, и опять десятки пар блестящих глаз со жгучим любопытством следили за ними, затаив дыхание…
Катерина разливала молоко по кружкам. Очередь штрафников топталась перед ней, негромко гомонила:
— По чуть-чуть лей, женщина… на донышко…
— Да все одно всем не хватит, чего там…