Через пару шагов Твердохлебов встал напротив крепкого парня лет двадцати пяти. Из-под расстегнутого ворота гимнастерки виден был треугольник тельняшки.
— Ну, нам только морской пехоты не хватало. За что ж тебя, родимый?
— Да по пьянке… — усмехнулся морпех. — Пьяный за водкой с позиций ушел, а меня энкаведешники попутали. Пришили дезертирство.
— Звать как?
— Булыга Олег.
Ну, тут столько не попьешь, Олег. У нас с водкой плохо.
— Ищущий да обрящет, — бодро ответил Булыга, и в шеренге засмеялись.
— Ну, ну… ищи, может, и обрящешь… — Твердохлебов двинулся дальше.
— Фамилия?
— Балясин Юрий Григорьевич, капитан.
— Тебя за какие грехи?
— За трусость, — в глазах капитана таилась усмешка.
— Вроде непохоже, — тоже усмехнулся Твердохлебов.
— Высоту не взял, роту три раза в атаку подымал, на четвертый раз отказался.
— Так, так… знакомая история. — Твердохлебов нахмурился. — Ладно, не горюй, капитан, будешь здесь ротой командовать…
Твердохлебов отступил на три шага, окинул взглядом строй штрафников, прокричал:
— Только кровью вину свою вы сможете искупить! Повторять не буду! За трусость буду расстреливать на месте!
Уже вовсю расцветала весна сорок третьего. Пополненный новыми штрафниками батальон Твердохлебова шел на запад, месил грязь по широченной дороге. Мимо колонны проскакивали легковушки — трофейные «опель-капитаны» и «опель-адмиралы», «хорьхи» и «майбахи», «виллисы» и «газики», завывали, разбрызгивая грязь, полуторки, проревели несколько танков и тракторов, тянувших за собой тяжелые орудия, четверки изможденных лошадей тащили орудия полегче. Штрафникам то и дело приходилось уступать дорогу, идти по обочине. На себе несли всю амуницию, вплоть до станковых пулеметов — станины отдельно, стволы отдельно. Солнце было бледное, холодное и совсем не грело, и пасмурное небо висело низко над землей.
Твердохлебов шел вместе со всеми, утирал фуражкой взмокший лоб, бормотал, оглядываясь по сторонам:
— По Украине идем… обратно… дожил-таки… обратно по Украине…
— Че ты там все бормочешь? — спросил шагавший рядом Глымов.
— Да так… радуюсь…
— Хе, черт бы тебя… — крутнул головой Глымов. — Вторые сутки не жрамши, идем, едва ноги тащим, а он радуется… Чумовой ты все же человек, Василь Степаныч, не иначе как из зоопарка сбежал…
Несколько бойцов рассмеялись. А рядом слышался озорной голос:
— Генерал говорит перед строем: «Мне нужно десять добровольцев для выполнения опасного задания». И тут же один солдат выходит из строя, становится в сторонке. Генерал в гневе спрашивает: «Что это значит?» — «Не хочу мешать добровольцам», — отвечает солдат.
Последовал взрыв смеха. И тут же другой голос:
— На плацу полк выстроился. Прибывает генерал: «Здравствуйте, товарищи!» Полк отвечает: «Здравия желаем, товарищ генерал!» — «Что ж вы плац так засрали?» спрашивает генерал. А ему в ответ: «Ур-ра-а! Ур-р-а-а!»
И снова раздалось вокруг довольное ржание, и очередной голос заторопился выложить свой анекдот:
— Адъютант входит к генералу в кабинет и докладывает: «Товарищ генерал, кажется, кто-то хочет поговорить с вами». — «Что значит, кажется? Хочет поговорить или нет?» — сердится генерал. Адъютант отвечает: «Когда я снял трубку, кто-то произнес: “Это ты, старый, мудак?”»
И вновь все вокруг скорчились от смеха, и Твердохлебов не обиделся, только головой покачал:
— Ладно, братцы, хоть так развлекайтесь. — И вдруг сорвал фуражку, взмахнул ею над головой и закричал протяжно: — Братцы, по Украине иде-е-ем! На запад идем, братцы-ы-ы!
Вдали показался «виллис». Переваливаясь на ухабах и разбрызгивая грязь, он торопился навстречу колонне. Поравнявшись с бредущими солдатами, «виллис» затормозил. Майор в забрызганной грязью шинели встал в машине во весь рост, заорал:
— Здорово, штрафники!
— Здравствуй, здравствуй, хмырь мордастый! — звонко ответил чей-то голос в глубине колонны, и по рядам штрафников пробежал смех.
— Когда жратва будет, начальник?! — крикнул еще кто-то. — Вторые сутки на марше!
— Все будет, братцы, все будет! Комбата ко мне!
— Комбата! Комбата начальство требует! — покатилось по колонне.
К «виллису» протолкался Твердохлебов, козырнул:
— Командир штрафного батальона Твердохлебов.
— Иди сюда, комбат! Доставай планшетку, — майор присел в машине, свою планшетку с картой положил на колено. — Смотри! Вот городок Млынов, видишь?
— Ну вижу, гражданин майор.
— Десять верст отсюда по прямой. Танки прошли, фрицев дальше погнали, но в городке еще много их осталось и дерьма всякого — полицаи, власовцы, мать их. Твоя задача — прочесать весь городок и всю эту сволочь уничтожить. На все трое суток тебе. Там, в городке твоим уголовникам и жратва, и выпивка, и бабы! — майор коротко рассмеялся. — Все ясно?
— Ясно, гражданин майор.
— Об исполнении доложишь по рации в штаб дивизии. Да, пленных немцев сдашь смершам — они следом за тобой будут в городе. Часиков через пять, точно не знаю. Да они сами тебе по рации сообщат. Будь здоров. — Майор захлопнул свою планшетку, достал сложенный лист бумаги с печатью. — Держи — это письменный приказ тебе.
Твердохлебов спрятал приказ в планшетку, спросил:
— А много их там?
— Я что, считал, что ли? — осклабился майор. — На месте узнаешь, много или мало. — Майор сел, глянул на водителя:
— Давай, гони, Петро!
«Виллис» рванул вперед, обдав Твердохлебова и стоявших рядом солдат земляной жижей.
Колонна заволновалась:
— Куды приказали-то?
— Че, в атаку, что ль?
— Да нет, Млынов уже свободен. Видать, там еще фрицы бродят. Добивать надо.
— Млынов? Братцы, это ж мой город! — вскрикнул ротный Юрий Балясин. — У меня дом там, семья! Ну повезло так повезло! Хоть в церкви свечку ставь! Эй, комбат, что, правда, Млынов в десяти верстах? Туда идем?
— Туда, туда! Тебя там блинами кормить будут?
— Будут! Это ж моя родина! — расплылся в улыбке Балясин. — У меня дом там! Жена, две дочки, мать-старуха!
— Поздравляю! Повидаешься! Первым и поведешь свою роту в город.
Часа через три вошли в небольшой захолустный городок: дворы с палисадниками, приземистые двух- и трехэтажные дома, а то и простые хаты-пятистенки в три окошка на улицу. Наверное, до войны это был уютный городишко, но теперь он являл собой зрелище ужасающее. От большинства домов остались одни развалины или стены с обгоревшими черными окнами, а вокруг — вырубленные сады, выломанные заборы, перекопанные улицы. Здесь и там валялись расплющенные танками пушки, лежали трупы солдат — наших и немцев, чернели скелеты танков.