— Спасибо, товарищ майор, — сдержанно улыбнулся в ответ Бредунов, — за магарычом дело не станет.
— И в другой раз поаккуратней надо, капитан.
— Простите, не понял, товарищ майор.
— Ну, не всякий еврей… так сказать… жид… — Майор усмехнулся. — Легко отделался.
— Да с языка сорвалось, товарищ майор, больше не повторится.
В подвале каптерки мрачный одноногий санитар в черном халате и стоптанных сапогах выдал Савелию его вещевой мешок, сказал коротко:
— Здесь переодевайся.
Савелий стащил с себя штаны, рубаху и только достал из мешка свои кальсоны, как в каптерку влетела медсестра Светлана.
— Ну что? Куда тебя?
Савелий едва успел натянуть кальсоны до пояса, пожал плечами:
— Туда же… в штрафбат…
Громко хлопнув дверью, в каптерку ввалился бывший разжалованный капитан Бредунов. Он был явно навеселе.
— О! Вы тут свидания назначаете? Хорошее выбрали место! Эй, отец, шмотье мое давай!
Одноногий санитар, стуча деревянной култышкой, подошел к нему, взял бумажку и заковылял внутрь каптерки, проверяя на полках вещевые мешки.
— Что, тоже выписали? И куда? — весело спросил Бредунов.
— Штрафбат, — отводя взгляд, ответил Савелий.
— Прими мои поздравления, Савелий. Штрафбат — суровая, но полезная школа жизни. — Бредунов принял из рук санитара свой мешок. — Может, отметим это дело?
— Да пошел ты, — пробурчал Савелий, натягивая гимнастерку.
— Нехорошо отвечаешь, штрафник, — улыбнулся Бредунов. — Госпиталь кончился и все вернулось на круги своя — я восстановлен в звании и теперь снова капитан Красной Армии, и отвечать офицеру надо по уставу.
Савелий молчал, отвернувшись. И тут вмешалась Светлана.
— Пошли! — Она подхватила вещмешок Савелия, решительно взяла его за руку и повела из каптерки.
— Рядовой Цукерман, приказываю стоять! — рявкнул Бредунов, и Савелий инстинктивно остановился.
— Приказываю отвечать по форме, — не отставал Бредунов.
— Вам не стыдно? — Светлана загородила Савелия. — Чего издеваетесь? Я вот вашему начальству напишу, понятно? Узнаю, в какую часть вас направляют, и напишу! Как вы себя здесь в госпитале вели! Посмотрю, какой вы тогда капитан будете?
— Ого… — с тихим удивлением выдохнул Бредунов. — Везет тебе, Савелий, такая шикарная девушка за тебя заступается. Ладно, будь свободен, но постарайся больше на глаза мне не попадаться…
— Вы тоже, гражданин капитан, постарайтесь штрафникам на глаза не попадаться, — набравшись храбрости, ответил Савелий, но Светлана уже тащила его из каптерки:
— Пошли, пошли, нечего с ним разговаривать!
…И была у них ночь. Первая и последняя. Луна светила в окно, отражаясь в никелированных инструментах, лежавших на полках в стеклянном шкафчике, а рядом на жестком топчане лежали они, обнявшись и укрывшись простыней.
— Савушка… хороший мой… — горячо шептала Светлана. — Ты мне сразу-сразу приглянулся…
— А ты мне… — шептал в ответ Савелий. — Я тебя увидел — все стихи сразу забыл…
— Обними меня покрепче… еще… еще… Дай я тебя поцелую, Савушка… я тебя так хочу, так хочу… Мы ведь больше не увидимся.
— Почему? Обязательно увидимся.
— Я уже два года в полевом госпитале… было у меня трое парней… и никогда их больше не увидела. Один раз и — все… родной мой, как хочется тебя… как хочется…
Она стонала и плакала, и они исступленно целовались…
В коридоре послышались шаги, и вошла медсестра Галя, неся в руке зажженную керосиновую лампу. Она поставила лампу на стол открыла стеклянный шкафчик и стала отбирать инструменты. Услышав легкий шорох, покосилась на топчан, где под простыней замерли две фигуры.
— Светка, ты, что ль? — прошипела Галя.
— Я… — глухим голосом отозвалась Светлана.
— С кем это ты? С красавцем Ромео? С этим черненьким?
— С ним, с ним, — нервно отозвалась из-под простыни Светлана.
— Ничего, — ехидно улыбнулась Галя, складывая инструменты. — Совет вам да любовь…
И она вышла из комнаты, прикрыв дверь. Через секунду снова открыла:
— Не запирайтесь, я опять приду…
Фигуры под простыней задрожали, послышался приглушенный смех…
Начальник особого отдела Харченко просмотрел бумаги Бредунова, проговорил:
— Знаю, знаю про тебя, капитан, рассказали… Ты вот что, ты здесь язык свой попридержи, ладно? Второй раз точно в штрафбат угодишь.
— Я понимаю, товарищ майор.
— В рамочках уметь надо себя держать. Мало ли кто мне не нравится! Я ж не тычу каждому — жид пархатый, армяшка чернозадый, чурек копченый… Так что в рамочках, капитан, в рамочках — не порть мне картину социалистического интернационализма, понял?
— Так точно, товарищ майор! — Бредунов вытянулся, щелкнул каблуками сапог.
Из особого отдела он направился в блиндаж командира дивизии генерала Лыкова, отрапортовал с порога бравым голосом:
— Товарищ генерал, разрешите доложить?
— Давай, докладывай.
— Капитан Бредунов прибыл в ваше распоряжение! — Бредунов чеканным шагом подошел к столу, положил документы.
Лыков молча глянул на документы, вернул Бредунову, спросил:
— Как себя чувствуешь после ранения?
— Отлично, товарищ генерал!
— В полку Белянова ротного убило. Так что заступай на его место.
Шеренга вновь прибывших штрафников была длинной, и Твердохлебов в сопровождении Глымова медленно шел, вглядываясь в лица — совсем юные и постарше. Остановился напротив человека с волевым, жестким лицом.
— В каком звании служил?
— Майор Шилкин Сергей Викторович, командовал батальоном.
— Батальон, что ли, угробил?
— Да нет, с батальоном все в порядке. — Бывший майор отвел взгляд в сторону.
— А за что же тебя звания лишили и сюда отправили? Давай выкладывай, тут все свои, секретов нету.
— Женщину застрелил… — через силу ответил Шилкин.
— Ладно, после расскажешь. Примешь под начало роту.
— Есть.
А Твердохлебов шел дальше. Наткнулся на Савелия, усмехнулся:
— Ты опять тут? Я думал, за ранение вину тебе скостили.
— Никак нет, товарищ комбат, обратно в штрафные определили.
Твердохлебов пошел дальше, а Глымов задержался и, глядя в глаза Савелию, процедил:
— В другой раз за такое ранение самолично пристрелю…