— Хоть ты и пахан, но это — в работе. А в житейском деле…
— Говори, как ты желаешь? — перебил его Глымов.
— А сыграем? — Мирон потянулся к буфету, взял колоду карт, шлепнул ею о стол. — Выиграешь — твоя Райка! Проиграешь — моя будет! Или выкуп за нее заплатишь, какой назначу, заметано?
Белобрысые захохотали. Один сказал:
— А че, Антип, все по закону.
— Все по закону… — повторил Глымов. — Только скучно карты шлепать. Если ты бабу любишь… то по-другому играть надо.
— Как это? — не понял Мирон. — Давай без туману, в натуре.
— А вот так… — Глымов вынул из кармана револьвер.
Девицы тихо взвизгнули, и Райка испуганно подалась в сторону от Антипа. А тот улыбнулся и стал проворачивать барабан — патроны с глухим стуком падали на стол. Один, два, три, четыре, пять…
— Один остался… — сказал Глымов. — В рулеточку слабо сыграть, Мирон?
Мирон долго смотрел на револьвер, глаза сверкали сумасшедшим огнем. Он налил себе стакан, выпил в один глоток, ладонью утер губы, спросил хрипло:
— Кто первый?
— Могу я… — улыбнулся Глымов. — Сколько раз пробуем?
— Одного раза хватит. Живы будете — на картах разыграете, — сказал один из бандитов.
— Нет, — решительно мотнул головой Мирон. — По два раза!
Глымов неторопливо крутанул барабан несколько раз, медленно приставил ствол к виску.
— Антип, не надо! — взвизгнула Райка.
— Цыц, сучка, — рявкнул на нее белобрысый парень. — Не гавкай под руку!
Антип Глымов улыбнулся и нажал спусковой крючок. Раздался сухой щелчок. Глымов перегнулся через стол и положил револьвер перед Мироном. У того испарина выступила на лбу, а все же улыбнулся, сверкнув золотой фиксой, подмигнул девице:
— Ну что, Райка, моя останешься? — И крутнул револьвер на пальце, сжал рукоятку и, приставив ствол к виску, быстро нажал крючок. Прогремел выстрел, и Мирон упал головой на стол, прямо в тарелку с холодцом. Кровь хлынула на скатерть. Истошно завизжали девицы. Нахмурившись, сжав губы, Глымов смотрел на погибшего…
— И вот, когда граф Монте-Кристо собрался уходить из харчевни, он бросился на него с ножом. И в ответ получил пулю в лоб. Значит, первый предатель понес заслуженное наказание. Осталось еще четверо…
— Трое… — перебил его тот же самый дотошный слушатель.
— Да заткнись, гаденыш! — взвыли сразу несколько голосов. — Извиняй, Павел Никитич, давай дальше.
Но продолжать Павлу Никитичу не дали — за стенами послышался тревожный колокольный звон.
— Что это церковь зазвонила? — удивленно спросил кто-то. — Или праздник какой?
— Дурак, это набатный звон, — перебил другой голос.
— Кто звонит-то, интересно? Церковь вроде разбитая, и никого там не было, сам смотрел, — проговорил третий солдат.
Следом за набатным тревожным звоном послышалась стрельба. Сначала редкие короткие автоматные очереди, потом длиннее и чаще, потом — разрывы гранат.
Дверь распахнулась.
— Немцы!!
Все разом вскочили, кинулись одеваться. Спящие, ничего не соображая, хлопали сонными глазами, спрашивали:
— Че стряслось, братцы?!
Им не отвечали — торопливо натягивали шинели и телогрейки, хватали оружие. В дверях возникла давка, вылезали в оконные проломы, во всеобщей сумятице стоял мат-перемат. А с улицы все громче и все ближе гремели автоматные очереди, рвались гранаты, огненные сполохи рвали рассветную темень.
В предутреннем тумане непонятно было, где немцы, а где свои. Солдаты оборонялись кучками возле домов, где ночевали, а немцы били с улиц, из придорожных канав.
Булыга залег во дворе. Рядом с ним пристроились еще несколько солдат и рассказчик Павел Никитич, стреляли из автоматов вдоль улицы, где мелькали черные фигуры немцев и вспыхивали точки огня. Еще человек пять плюхнулись на землю рядом с Булыгой.
— Откуда они взялись? Как черти из бутылки, твари!
— А че делать-то, братцы? Куда прорываться-то?
— Комбат где? В горсовете? Туда и прорываться…
Булыга вертел головой по сторонам и наконец увидел Савелия. Тот перебегал через огород от дома к забору. Булыга оскалился, быстро навел автомат и дал короткую очередь…
И промахнулся — Савелий успел упасть на землю в пожухлую картофельную ботву, и пули просвистели над его головой.
— С-сучонок… — Булыга сплюнул, а затем опасливо огляделся, не видел ли кто-нибудь, как он стрелял по своему. Но все смотрели на улицу, за передвижениями немецких автоматчиков.
Только один человек видел, как Булыга стрелял в Савелия — это был Глымов. Он проследил глазами, куда Булыга повернул автомат, посмотрел на полное злости лицо морпеха, но ничего не сделал и ничего не сказал…
Церковь действительно была разбита, однако невысокая аккуратная звонница уцелела. И там виднелась в редеющем тумане высокая фигура священника, который раскачивал большой набатный колокол, во все века извещавший русских людей о надвигающейся беде.
Напротив церкви, урча, остановился танк, медленно развернул башню и выстрелил по звоннице. Снаряд попал под купол. Рвануло осколками кирпича, крест резко покосился, но не упал. Священник плюхнулся на пол, через секунду вскочил, поднял с пола автомат и короткими точными очередями стал стрелять сверху по танку и немецким автоматчикам, бежавшим следом за танком.
Второй снаряд угодил в самый купол. Рухнул вниз крест, подломились кирпичные колонки, и продырявленный купол осел набок.
Священник, подобрав полы рясы и волоча пустой автомат, стал спускаться вниз по лесенке…
Два танка били прямой наводкой по зданию бывшего горсовета. Весь третий и второй этажи были разворочены снарядами — черные проломы дымились, и оттуда стреляли русские. В окнах первого этажа торчали пулеметы, беспрестанно били по танкам. Рослый особист давил на гашетку. От грохота пулемета закладывало в ушах. Рядом пристроились несколько штрафников и стреляли из автоматов.
Перед зданием горсовета вытянулась цепь солдат-особистов. Из цепи то и дело летели гранаты и взрывы вырастали, словно кустарник из черной земли.
— Первый! Первый! Я начальник особого отдела дивизии майор Харченко! — кричал, надрываясь, в телефонную трубку Харченко. — Ведем бой с неизвестной немецкой частью. Что?! Не знаю, откуда они тут взялись, не знаю! Да, штрафной батальон! Комбат Твердохлебов! Долго не продержимся! Батальон разбросан по всему городку! Командовать им невозможно! Что?! Не слышу! Прошу помощи! Что?! Не слышу!! A-а, черт! — Харченко бросил трубку, прислушался к выстрелам. — А церковь звонить перестала. И чего звонила? Немцев, что ли, предупреждала?
— Нас предупреждала, — ответил Твердохлебов.