— Правда ведь?
— Ну конечно. Забудь про свое состояние и выходи за него замуж.
— Так ты уверена, что он меня не отравит?
— Да с какой стати он должен тебя травить?
— Если бы он обращался со мной так, как я с ним, и мы бы поженились, я бы его отравила.
— Тогда перестань с ним так обращаться.
— Не могу. Хочу, но… не могу.
— Может, тебе стоит показаться психиатру?
— Ты знаешь хорошего?
— Я — нет, но уж он — обязательно.
— Не хочется, чтобы он об этом знал. И еще я боюсь иметь детей.
— Ой, уходи, пожалуйста, очень тебя прошу, — сказала Мама Девочка, но сказала безо всякой злости.
— Я уйду, но запомни: я не заговорю с тобой до конца своей жизни.
— Хорошо, — ответила Мама Девочка.
Глэдис Дюбарри пошла к двери.
— С этого дня я буду тебе только писать, — сказала она, — и чтоб не смела со мной заговаривать, не то… Пиши, если тебе будет позарез нужно, а говорить — ни-ни.
— Хорошо.
— Прощай, Лягушонок. Я люблю тебя и буду любить вечно.
— Я тебя тоже люблю, — сказала я.
— Знаю, что любишь, Лягушонок, и знаю, что это не потому, что ты хочешь, чтобы я не забыла тебя в своем завещании, но я все равно не забуду.
— Ох, уходи скорее, — попросила Мама Девочка.
— Я рада, что ты прославилась, — прошептала Глэдис Дюбарри, — но ужасно жаль, что это вскружило тебе голову. Никогда не думала, что ты бросишь свою лучшую подругу, как только станешь знаменитостью.
— Никакая я не знаменитость. А ты иногда умеешь быть самой ужасной занудой в мире.
— Может быть, в Вене найдется очень хороший, — подумала вслух Глэдис Дюбарри. — Тогда я выпишу его сюда.
— Конечно, конечно — зачем тебе мелочиться!
— Но ведь мне необходим самый лучший!
— Когда спустишься вниз, попроси у портье телефонную книгу. По оглавлению найди психиатров. Выбери того, чья приемная ближе других к твоему дому. Созвонись с ним и договорись о приеме. Назовись Глэдис Смит и расскажи ему о себе всю правду. Только таким путем ты сможешь освободиться от пожизненной мании величия.
— Никакой такой мании у меня нет.
— Да ну? А ты попробуй прожить хоть месяц без своего состояния — тогда узнаешь, что у тебя есть, а чего нет. Выдай себе пятьдесят долларов и живи на них в какой-нибудь клетушке, пока не найдешь работу.
— Пожалуйста, могу хоть сейчас снять такую же комнату, как эта, прямо здесь, в «Пьере». Ты поговори с управляющим и скажи ему, что у тебя есть очень бедная подруга и ей, пока она не найдет себе работу, нужна такая комната.
— И не подумаю.
— Больше не заговорю с тобой ни разу в жизни. Проходит слава, дружба — никогда. Знаю, тебе будет очень горько и стыдно, когда ты придешь ко мне за помощью, а я, вместо того чтобы дать тебе от ворот поворот, тебе помогу. Прощай навеки.
— Прощай навеки, — ответила Мама Девочка.
Глэдис Дюбарри вышла.
Мама Девочка снова взяла пьесу и начала читать ее — так, как будто ничего не произошло. Ее голос звучал теперь даже лучше. Я слушала, но все никак не могла забыть Глэдис Дюбарри. Мне хотелось, чтобы она перестала быть такой несчастной.
К нам позвонили. Мама Девочка открыла дверь, и это снова оказалась Глэдис. Она протянула Маме Девочке пачку денег.
— Я случайно нашла эти деньги в сумке, — заговорила она, — и мне хотелось бы, чтобы Лягушонок потратила их на платья и автомобиль для себя еще до того, как я умру.
Мама Девочка оттолкнула ее руку, но безо всякой злости, и сказала:
— Уйдешь ты наконец?
Она закрыла дверь и стала читать дальше.
Так все и шло одно за другим: люди, разговоры, работа, учение, прогулки, еда, сон. Вспомнить все я даже не надеюсь, но все было замечательно, потому что Мама Девочка была счастлива. Счастлива, несмотря на трудную работу. Счастлива, несмотря на подруг вроде Глэдис Дюбарри, которые все время приходили к ней в гости, или звали ее к себе, или болтали с ней по телефону. Счастлива, несмотря на них, а может, благодаря им — не знаю. Знаю только, что впервые за долгое время она была счастлива, счастлива не минутку-другую, а все время.
Даже просыпалась она по утрам теперь совсем по-другому. Ей не терпелось поскорее встать, а раньше она страшно не любила вставать, страшно не любила варить для себя кофе. Мне даже пришлось тогда научиться варить кофе и подавать ей его в постель.
Но теперь, когда в шесть утра раздавался телефонный звонок, она знала, что это наступил новый день, новый интересный день, и она вскакивала с постели, хватала трубку, говорила «спасибо», бросалась в ванну, звала меня, мы купались с ней, а потом одевались.
Мы шли в парк, и было так хорошо, потому что всего, что ей предстояло сделать, она ждала с нетерпением. Теперь Мама Девочка знала, что она делает и зачем. У нее была цель, и цель эта ей нравилась. Конечно, ей приходилось много работать, работать каждый день от зари до зари, но она была в восторге от этой своей работы и любила ее, так что для нее это была не работа, а удовольствие.
Иногда мисс Крэншоу вдруг останавливалась и, улыбаясь, говорила:
— Знаете, я теперь почти верю, что пьеса все-таки пройдет с успехом, и я думаю, что это благодаря вашей роли и тому, как вы работаете над ней. Мне кажется, что вы будете в хорошей форме.
— Но в несравненно худшей, чем Лягушонок.
— Ну, чего уж мечтать о несбыточном, — говорила тогда мисс Крэншоу, но мы понимали, конечно, что она шутит.
Только раз я видела, чтобы мисс Крэншоу рассердилась на Маму Девочку — это когда она ей объясняла, почему нам обязательно нужно жить в 2109-м номере. Но даже тогда она была с нами очень хорошая. Мы с Мамой Девочкой все обсудили и поняли, почему мисс Крэншоу хотелось, чтобы мы вернулись назад в 2109-й номер.
— Так лучше для пьесы — вот почему, — сказала я.
— Ну конечно, — согласилась Мама Девочка, — и, по правде говоря, мне здесь вообще больше нравится. И вдобавок мы сэкономили на этом кучу денег.
Мисс Крэншоу попросила Маму Девочку проводить со мной как можно больше времени и куда только можно брать меня с собой. Это мы с Мамой Девочкой тоже обсудили и поняли, что причина этому — та же самая.
Но раз в неделю, сказала мисс Крэншоу, в субботу вечером, Маме Девочке следует отправляться куда-нибудь на вечеринку и допоздна развлекаться в компании — но только раз в неделю. И еще она сказала, что каждое воскресенье мне следует одной идти в парк и гулять там с двенадцати до трех часов дня — и мне это ужасно понравилось. Из парка я все время видела отель «Пьер», и можно было угадать, где 2109-й номер. Я знала, что Мама Девочка там и что она еще спит, потому что накануне вечером она была на вечеринке и добралась до постели только под утро. В парке я знакомилась с мальчиками и девочками, и мы играли в разные игры. У меня всегда было с собой три доллара, и я могла потратить их, как хотела, но только так, чтобы в час дня обязательно во второй раз позавтракать. Я должна была сходить в кафетерий рядом с зоопарком и взять там сэндвич с сыром и землянику или еще что-нибудь фруктовое, а потом обязательно выпить пинту молока, и есть я должна была не спеша. Конфет мне не полагалось совсем, но своим друзьям я могла покупать и конфеты, и арахис, и воздушную кукурузу — пока не кончатся все мои деньги, но они никогда не кончались. Доллар, а иногда и два я всегда приносила домой, Мама Девочка откладывала их для меня и сама записывала расходы, чтобы как-то уследить за деньгами.