Это повторяется каждую зачистку. После каждой из них мы всерьез и подолгу, наедине со своими мыслями, просиживаем над ямами загаженных туалетов.
После проверки паспортов у некоторых попавшихся граждан да лазанья в бесхозные сады мы на двух «ЗИЛах» временщиков въезжаем на рынок «8-го Марта». Наши прыгают из кузова и разбредаются. Чеченцы по домам, контра в отдел. Временщики, обстоятельно считая редкие денежные купюры, бродят среди нервного хаоса рынка, прицениваются, пробуют товар на ощупь, что-то покупают.
В отделе я попадаю в СОГ. День проходит во сне.
Вечером пэпээсники полка, насидевшиеся на улицах города в объятиях собственной скуки, выходят по рации на временщиков и сообщают им, что в одном из домов нашли очередной схрон. Временщики передают информацию нам.
Находка пэпээсников, как обычно, странна и подозрительна. Приплюснутый, покоробленный цинк валяется в комнате на третьем этаже прямо под окном, и лишь слегка прикрыт рваным полотном желтой тряпки. На дне его насыпана жалкая сотня порыжевших патронов калибра 5,45 мм.
Такого просто не может быть, как не может быть то, чего не может быть. Все эти руины давно обшмыганы детворой, еще раньше вычищены мародерами обеих враждующих сторон.
Следователь, сложив за спиной руки, громко спрашивает:
— Ну, и кто нашел?
Пэпээсники неловко топчутся на месте и по своему обычаю нагло заводят волынку:
— Э, начальник, какая разница, кто нашел. Пиши, давай, мы нашли. Запиши нам где-нибудь.
Следователь тоже чеченец и еще больше их упрямее:
— Пишите объяснения, кто нашел.
— Зачем объяснения? Пиши что надо…
Голос сержанта, старшего из них, звучит уже менее уверенно. Он мотает головой самому младшему:
— Говори, что ты нашел.
Мальчик восемнадцати лет выходит вперед и сознается в своем преступлении. Старший вновь принимается за старое:
— Ну, вот нашли того, кого надо. Давай, начальник, запиши нам где-нибудь.
— Пусть объяснение пишет.
— Не будем писать объяснения.
Страсти накаляются. Пэпээсники, притащившие откуда-то этот цинк с патронами сюда, смутно боятся своего разоблачения, упрямятся и не хотят ничего писать. Даже свою фразу «запиши нам где-нибудь» они понимают неопределенно, и если сейчас сказать им: «Давай запишу где-нибудь», то просто потеряются и спросят в ответ: «А где записать-то?»
Следователь, хороший актер, разворачивается на каблуках и нервно выкрикивает по-русски:
— Все! Все в машину! Не хотят писать — не надо!
Даже мы, знающие его актерские трюки, действительно думаем, что пришел конец общему непониманию, и торопимся к «уазику». За следователем спешит с угрюмо-раскаявшимся лицом старший наряда:
— Э, начальник, погоди! Все напишем, подпишем… Только ты своим скажи, чтобы они писали, а то мои не все умеют, они только расписываются. Скосив глаза в сторону, он обиженно добавляет: — И запиши нам где-нибудь…
Кто-то из пэпээсников, самый грамотный, пишет два рапорта об обнаружении боеприпасов, один отдает нам, а на втором следователь, склонив вниз смеющееся лицо, пишет: «Принято где-нибудь сто патронов». Под записью ставит роспись и торжественно вручает рапорт довольному сержанту. Тот глядит на бумагу и радостно хмыкает. Может быть, он не умеет читать. Ссоры как не бывало! При прощании пэпээсники благодарно жмут нам руки, обещают обязательно еще встретиться и машут вслед оружием.
С рассветом, разрезая пополам мои сны, в двери стучится дежурный:
— Ангара, на разведку.
Ненавидя каждое свое пробуждение, я запихиваю в рот противные рыбные консервы, тут же жалею об этом, затягиваю потуже берцы и, еле сдерживая желание плюнуть в угол комнаты, выхожу из общежития.
Голубое небо. Ветер, свежий чистый, катит от горизонта редкие клубки ослепительных туч, ворочается в боязливой листве, без устали надувает парусами одежду.
Комендачи, ворочая длинными пиками в буграх обочин, не нарушая суровый походный порядок, плетутся вдоль сложенных зданий Минутки. Их продолговатые утренние тени, словно несгибаемые, неправильные тела коварных змей, нехотя ползут впереди. Один из солдат настолько мелок и хил, что каска его сваливается на брови и касается носа. Тщетно пытаясь справиться со своим несчастьем, он посекундно сдвигает ее на затылок, но, упершись в кожуру громадного бронежилета, она упрямо ползет обратно. Командир, молодой, с тяжелым взглядом старлей, обещает солдату прибить ее гвоздями, если тот будет отвлекаться от осмотра дороги. Остальные еле сдерживают смех. Командир прав; каждый должен делать свою работу. Терпи солдат, такая у тебя доля.
Разведка сегодня на удивление коротка. Наш маршрут пролегает только от Минутки до РОВДа.
Надеясь избежать развод, я смело шагаю в раскрытые ворота отдела и сталкиваюсь нос к носу сразу с обоими своими начальниками, Тамерланом и Тайдом. Прищурившись и выпятив барабан своего живота, Тайд злорадно шипит:
— А, это ты, змей?! Нашел фугасы?
Ничем не выразив всей случившейся катастрофы, я бодро докладываю:
— Да нет, товарищ полковник, не было.
— Ну, ну!.. Ты, говорят, после разведки на развод не ходишь, спишь целый день?
— Врут, товарищ полковник, я после обеда уже не сплю!
Тайд за что-то меня любит, где-то даже уважает и порой закрывает на мои проделки глаза. Суровым голосом, но со смеющимися глазами, он отправляет меня с плаца, обещая выговор, если не появлюсь на утреннем построении.
После развода, оказавшегося скучным и пустым, я пробираюсь в кубрик, где штопаю начавший разваливаться камуфляж. Сквозняк, как больное, раненое животное, сидит в углу на кровати и держится за сердце. Вчера он получил очередной смертельный заряд спиртного, был при смерти целую ночь и до утра звал на помощь свою жену. Сквозняк покрыт испариной, бел и страшен. Он просит меня подежурить за него в СОГ до вечера. Высунувшийся из-под простыни Опер молча показывает на больного пальцем и, вытащив изо рта язык, начинает громко дышать, затем хрипит, переворачивается на спину и бьется в конвульсиях. Сквозняк запускает в злодея какой-то маленькой книжкой. Опер пророчествует со второго яруса:
— И аз воздаст за грехи его!..
Я соглашаюсь подменить Сквозняка, выдергиваю из камуфляжа иглу, бросаю ее в жестяную баночку и ложусь спать.
Наш дом — осажденная крепость. Со всех сторон ее полыхают походные костры готовящегося к штурму противника, заряжаются пушки и чистятся для скорого боя штыки, последние мгновения перед боем, в ожидании новой жертвы, алеют победные вражьи штандарты, выстраиваются в линию, налитые злобой и воодушевленные скорой расправой с нами, полки… Только нам одним не видно этого. Наши часовые спят или давно ушли со сторожевых башен, наши движения беспечны, а мозг ленив, оружие наше валяется по углам нечищеное и непристрелянное, ворота открыты настежь, внутри крепости процветают пьянство и склоки, трусость и низость душ… Но тем не менее она стоит. Непонятно как, но стоит. И, как говорит старый чеченец Лом: «Нам бы патронов побольше, да начальства поменьше, мы бы и всю жизнь простояли!»