В 1968 году, когда Джон учился в последнем классе, страна захлебывалась от сообщений об огромных потерях во Вьетнаме. У каждого было свое мнение по этому поводу, и Джон выслушивал всех. Но чем больше мнений воспринимал Джон, тем больше он подозревал, что эти люди ничего на деле, не знают. Не то чтобы он сомневался в их убежденности, фактически он восхищался их страстностью и чувствовал воодушевление эпохи, но его интересовала жизнь людей, стоящая за этими мнениями, и чем больше он спрашивал, тем больше убеждался в том, что мало кто хоть раз был в открытом мире и видел все собственными глазами.
К этому времени родители Джона развелись, и отец перебрался в Калифорнию. Однажды вечером он позвонил домой и спросил сына о его планах на будущее. Джон знал, что хотел услышать отец: он поступит в Йельский университет, а потом займется чем-то, достойным интеллектуала. Вместо этого Джон почувствовал, что сами собой из него вырываются совсем другие слова. Он сказал отцу, что хотел бы исследовать мир, но не как турист или интеллектуал. Ему нужны ответы на многие вопросы. Он сказал отцу, что еще не знает, куда отправится, но он должен это сделать, он должен увидеть все собственными глазами.
«Черта с два!» — взорвался отец. Дело в том, что Джек открыл собственное дело: изобрел «Бар-О-Матик», устройство, которое позволяет барменам разливать виски с содовой сразу по нескольким стаканам из одного крана. Он поднимался высоко, у него завелись деньги, и он решил, что Джон будет, работать у него на фирме.
— Это твой план, а не мой, — ответил ему Джон.
— Если ты этого не сделаешь, закончишь простым работягой.
Джон повесил трубку.
В начале 1969 года, во время последнего полугодия средней школы, одна из девушек в его классе ходила с черной повязкой на руке. Бомбардировщики «Б-52» провели недавно массированные рейды на цели недалеко от камбоджийской границы. Члены Американского движения протеста требовали, чтобы Соединенные Штаты оставили в покое Вьетнам. Девушка делала в этот день очень резкие заявления; она верила в свою антивоенную идею. Джон представлял себя солдатом, рискующим жизнью в бою, и думал, как бы он воспринял эту девушку с ее черной повязкой и поднятым кулачком, и не мог точно решить — он очень мало знал. А это было центральной жизненной проблемой Джона, прямо сейчас, в этом классе, рядом с этой девушкой и учениками, скандирующими «Да!» У него не было ответов. Он нигде не был и ничего не видел сам.
Джон ухватился за мысль: мир ему могут показать военные, вступив в армию, он сможет увидеть все собственными глазами. Он спрашивал себя, сможет ли убить человека или воевать за дело, которое потом будет, вероятно, презирать. И опять у него не было точного ответа. И тут его озарило: он может добровольно пойти в санитары. Как бы все ужасно ни выглядело, в качестве санитара он мог спасать людей вместо того, чтобы их убивать. Он мог оставаться с чистой совестью и самостоятельно искать ответы на самые важные вопросы мира.
Сначала он подумал о ВМС — войсках, в которых служил его дед. Но ВМС предоставляли особые условия для внуков своих героев, а Джон не хотел, чтобы его как-то выделяли. Другие войска не гарантировали получение конкретной специальности и только в сухопутных войсках ему пообещали сделать из него медика в обмен на четырехлетнюю подписку. Джон завербовался.
В январе 1970 года рядовой Чаттертон был приписан к нейрохирургическому отделению 249 общевойскового госпиталя в Осаке, Япония. Ему было восемнадцать. Каждый день в отделение доставляли раненых американских солдат: у одних не было задней половины черепа, у других были перебиты позвоночники, третьи метались в горячке, либо звали маму, либо лежали молча с перекошенными лицами. Чаттертон обмывал пациентов, делал перевязки, переворачивал их в постели, а они старались оправиться от ударов, нанесенных бездушными, жестокими машинами. Многие пациенты были ровесниками Чаттертона. Иногда солдат смотрел на него перед операцией и говорил: «Я парализован, парень». Находясь в отделении, Чаттертон пытался представить, что такое жизнь для человека восемнадцати лет, у которого нет половины тела.
Если какому солдату и везло в 1970-м, то этим солдатом был Чаттертон. Он ездил на поездах, пил пиво и часто обедал в местных «сукияки». Ему нравилась его напряженная и важная работа. Он видел мир, но был вдали от опасности. Но, наблюдая за искалеченными сверстниками, которых доставляли в отделение нейрохирургии, он стал задавать себе вопросы, которые не оставляли его в покое: «Что заставляет людей делать такое друг с другом? Почему это случается с нашими парнями? Что происходит по ту сторону горы?»
Чаттертон присматривался к раненым. Чаще всего он смотрел им в глаза, слушая инструкции врача о креслах-каталках и дыхательных трубках. Глаза пациентов, казалось, всегда были устремлены вдаль, как будто эти люди смотрели сквозь доктора. Чаттертону эти солдаты не напоминали героев из «Бригады легкой кавалерии». Они выглядели уязвленными, испуганными и одинокими. Но они были похожи на людей, которые знали нечто, чего не знал Чаттертон.
Шли месяцы, через отделение нейрохирургии проходили все новые и новые пациенты, и вопросы Чаттертона звучали все более настойчиво. Он поглощал газетные статьи, читал книги и искал собеседников, но все эти источники говорили только о политике. Они не могли объяснить, как мир мог дойти до всего этого. Он снова чувствовал, как тогда, на пляже, когда он был подростком, что ему все-таки придется пойти и увидеть самому.
Чаттертон стал говорить друзьям, что думает о переводе во Вьетнам. Их реакция была мгновенной и однозначной: «Ты спятил?!» Он обращался с просьбой к вышестоящим начальникам, но в ответ слышал, что служба в отделении нейрохирургии — одна из вершин солдатской карьеры. Он говорил им, что дело вовсе не в патриотизме или каком-то другом проявлении благородства: он просто хотел многое понять. Даже раненые уговаривали Чаттертона: «Не ходи, парень, это большая ошибка». Парализованный солдат твердил ему: «Оставайся здесь, отслужи свой срок и езжай домой. Я калека, но ты здоров, и ты должен уцелеть». Но Чаттертон подал рапорт о переводе. В июне 1970 года он был на борту самолета, направлявшегося в Чу Лай, Южный Вьетнам.
Чаттертон был приписан к 4 батальону 31 пехотной дивизии американской армии. После приземления ему приказали прибыть в батальонный медпункт на боевой позиции, недалеко от границы с Лаосом, место под кодовым названием Эл-Зи Уэст. Он прибыл на позицию поздним утром.
Примерно в полдень на позиции зазвонил телефон. Ответивший человек некоторое время молчал, потом пробормотал прямо в трубку: «Дерьмо». Вскоре все, кто был на позиции, зашевелились. Тыловой офицер вызвал Чаттертона: «Собирай вещи! Там при высадке из вертолета убили санитара. Займешь его место». Чаттертон не был уверен, что правильно расслышал, что сказал ему этот человек. Он сменял убитого санитара? Вертолет? Поле боя? Потом этот же человек начал рыдать, глаза его стали безумными, и этот взгляд Чаттертон видел у тех, кто переживал нервный срыв в японском госпитале.
Чаттертон стоял на месте, в то время как другие хватали оружие и снаряжение и обегали его странными зигзагами. Он не знал, куда идти и что делать. Минуту спустя, человек с нечесаными каштановыми волосами схватил его за руку и произнес: «Слушай, я тоже санитар. Я тебе помогу собраться». На вид санитару было года двадцать четыре. Он представился как Мышь. «Следуй за мной», — сказал Мышь.