Он решил, что ему немедленно надо повидаться с Ивлевым, предупредить наивного, доверчивого генерала о подвохе. О тайной игре Кугеля, который руками одного патриота хочет уничтожить другого. Раздуть «русский ирангейт», расколоть неявное, скрытое от глаз взаимодействие Ирана и России, нанести удар по русской промышленности, по иранской ракетно-ядерной программе. Израильские спецслужбы сплели интригу, куда включили Чичагова, плешивого лиса, виляющего тощим хвостом на вырубке, в которую превратилась русская разведка. Туда включили пылкого честного Ивлева, героя на поле боя и наивного ребенка в хитросплетениях политики. Там же, в этой интриге, оказался брутальный Вердыка, миллионщик, эстет и разбойник, возжелавший политической славы. Туда же, в многоходовую комбинацию, поместили и его, Белосельцева, усталого отставника, умело используя его инстинкты разведчика, тонко побуждая его к поступкам и встречам.
Белосельцев принялся названивать Ивлеву, желая немедленно повидаться. Но помощник сообщил, что Ивлев на несколько дней отбыл в Тулу. «К десантникам, — огорченно решил Белосельцев. — Готовить свой идиотский переворот».
Тогда он решил повидаться с Чичаговым, вызвать его на предельную откровенность. Изложить ему свое понимание изощренной интриги. Указать на неясные, скрытые от разумения фрагменты. И сообща, как в былые времена, обнаружить всю картину подрывной операции, разработать противодействие, обыграть противника. Он был готов позвонить к Чичагову, но что-то его удерживало. Не было уверенности, что Чичагов друг. Оставались сомнения. В отсутствующих, ускользающих от понимания фрагментах, как размытое темное пятнышко на рентгеновском снимке, присутствовал Чичагов. И протянутая к телефону рука так и не тронула пластмассовую трубку.
Тогда, после долгих колебаний, он решил повидаться с Имбирцевым. Извлек визитную карточку, на которой переливалось голографическое павлинье перо. Набрал мобильный телефон. Услышал голос Имбирцева. Назвался. Был приглашен на встречу.
Их встреча проходила в автомобиле, в длинном, как черная оса, «Линкольне», который мчался по вечерней Москве, в сверкающей колючей метели Садового кольца. Впереди за рулем сидел молчаливый шофер в белых перчатках, отделенный от салона прозрачным стеклом. В центре салона, рядом, на мягких сиденьях, разговаривали Белосельцев с Имбирцевым. А сзади, закрывая туловищами тыльное стекло, сидели тяжеловесные охранники, одинаковые в своей угрюмой готовности, недвижные, как каменные скифские бабы.
Заостренная машина, как игла, прокалывала подземелья. Окруженная мерцающими огнями, мчалась в дымных туннелях. Возносилась в сияющую пустоту, окруженная разноцветными буквами реклам. Стелилась в плоские стремительные виражи, обгоняя лакированную скользящую массу. Белосельцеву казалось, что они многократно проносятся по кольцу, как по огненному обручу, опоясывающему центр Москвы. Сквозь сиреневый дым, синий морозный воздух вспыхивали видения, контуры небоскребов и шпилей, золотые купола, розовая заиндевелая громада Кремля, которая своим каменным притяжением удерживала стремительный лет машины, не давая ей сорваться с орбиты, легкой брызгой улететь в мироздание.
Он рассказал Имбирцеву о Кугеле, о Вердыке, о лакированной папке, которую унес с собой Ивлев, чтобы, изучив, собрать пресс-конференцию и объявить на весь мир об афере атомщиков и ракетчиков, продающих иранским спецслужбам секретные технологии. «Русский ирангейт» обещает стать мировым скандалом, завершиться арестами, санкциями, устранением политиков, закрытием институтов.
— Вы просили меня заняться вопросами безопасности, обеспечением контактов и связей, — говорил Белосельцев сидящему рядом сосредоточенному и угрюмому Имбирцеву. — Я вам не дал согласия. Но волею обстоятельств я оказался затянут в вашу проблематику. Испытывая к вам симпатию, понимая угрозу, нависшую не только над вами, но и над множеством русских ученых и промышленников, я решил предупредить вас. Прячьте концы. Где можно, ликвидируйте документацию. Отсылайте людей из Москвы. Прервите контакты с третьими странами. Все вещдоки вроде той центрифуги, которую вы мне показали, немедленно ликвидируйте. Предупредите друзей. Создайте легенду вашей деятельности, например, подготовку к какой-нибудь промышленной выставке. Если у вас и впрямь есть законспирированная организация, подпольный патриотический центр, распустите его на время, погрузите на глубокое дно. Наша разгромленная контрразведка вряд ли сама способна провести против вас полноценную операцию, но она действует в контакте с американскими и израильскими спецслужбами, а те копают глубоко. Боюсь, вы прозрачны для них.
Крымский мост казался качелями в фиолетовой и розовой метели, над морозной, скованной льдом рекой. Мелькнул огромный истукан, пустотелый медный Петр, за которым круглилось туманное золотое яйцо Собора, и струилась огненная, с белыми вспышками набережная. Качели толкнули машину по накатанной скользкой дуге, мимо белых ампирных палат, к Зубовской площади, и в далеком прогале, как мушка в ружейной прорези, возникла колокольня Новодевичьего монастыря, белый камень и хрупкое золото, заслоненное английской рекламой.
— Кугель — жид и агент МОССАДа. Где он появляется, там мрут люди и у женщин случаются выкидыши, — угрюмо говорил Имбирцев. — Он начинает с того, что предлагает услуги, бесплатные, из бескорыстной симпатии. Обворожителен, сама любезность и доброта. А потом те, кого он прельстил, продают мать родную и кончают в петле или проруби. У меня был партнер, мы вместе начинали, были как братья. Кугель его купил, и мне пришлось партнера взорвать, когда он отвозил к жиду данные о моих счетах и операциях…
«Линкольн» пружинил, отталкивался от натертого блеском асфальта, летел, не касаясь земли, в посвисте морозного ветра. Прошумел небоскреб на Смоленской. Хрупкий, как выточенная белая брошь, озарился Арбат, освещенный аметистовыми туманными фонарями. Холодный, словно выпиленный из голубоватого льда, возник Калининский, над которым, как ночное светило, вращался хрустальный глобус. Машина нырнула в туннель, в огненный желоб. Скользила, окруженная мазками жидкого пламени.
— На Лубянке предатели. Они предали страну Америке. Объединили Германию, устранили Чаушеску, в Прибалтике и в Грузии создавали «народные фронты» и свергали законную власть. Теперь, кто остался, пьет горькую или торгует государственными секретами. Чичагов, ваш друг, он кто? Тайный патриот среди агентуры врага? Или бессильный старик, не владеющий ситуацией?..
Они нырнули под площадь Маяковского, оставив над собой красные иероглифы «Пекина», ртутную плазму Тверской и каменный, засыпанный снегом монумент, в котором заледенело сердце и у толстых губ застыла изморозь прерванного дыхания. Вылетели в черный, насыщенный огнями воздух, и луна в кольцах туманного света казалась дорожным знаком, повешенным над Садовой, среди стеклянных светофоров, разноцветных рукотворных светил.
— Я благодарен за предупреждение. Я буду проверять степень опасности. Буду, как вы советуете, прятать концы. Буду заметать следы кровавой метлой. Мы слишком долго полагались на старых советских политиков, изъеденных червяками перестройки. Слишком долго взаимодействовали с коммунистами, у которых хвосты дрожат, как у испуганных кроликов. Теперь будем действовать по законам военного времени, защищая национальные интересы России. А для этого у нас есть стволы и взрывчатка…