— В самом деле, Виктор Андреевич, подумайте, не возглавить ли вам избирательный штаб?..
Трижды за эти дни ему предлагалась высокая роль советника. Трое — Имбирцев, Ивлев, а теперь вот и русский удалец Вердыка, устами дружелюбного еврея Кугеля, — предлагали ему возглавить штаб.
Это был трафарет. Оплошность того, кто вел операцию. Оплошность Чичагова, утомленного бесчисленными разведоперациями, иссякшего в творчестве, прибегнувшего к трафарету. И это вело к открытию. Чичагов конструировал встречи, насылал на него людей, встраивал в комбинацию, смысл которой оставался сокрытым, но сама она была обнаружена. Белосельцев, обрадованный, не подавая вида, следил за Кугелем, как за объектом, глотая обжигающий терпкий коньяк.
— Повторяю, ваш драгоценный ресурс должен быть задействован. Вы ничем не уступаете демону 5-го управления…
Белосельцев улыбался, поощрял изысканные сравнения Кугеля, чувствуя при этом, как по телу при мысли о перерожденцах разведки пробежала длинная судорога брезгливости, будто под одеждой по груди проскользнула жалящая сороконожка, ошпарила его своей ядовитой росой. На подводной лодке, уходившей в автономное плавание, он наблюдал забавы матросов. Пойманного черного таракана привязывали на нитку, помещая в реакторный отсек. Усатое глянцевито-черное насекомое начинало метаться, бегать непрерывно по кругу, испытывая страдание от тончайших доз радиации. Через несколько дней теряло пигмент, становилось мучнисто-белым. Так же перерожденцы 5-го управления, обслуживающие преступные банки, меняли пигмент и внутреннюю сущность, становились альбиносами, омерзительными выродками.
В бар вошел согбенный в любезном поклоне служитель, похожий на ватиканского гвардейца.
— Простите, что помешал, Яков Львович, но вернисаж начинается. Публика собралась. Все ждут вашего вступительного слова.
— Вы не откажетесь посетить уникальную в своем роде выставку? — сказал Кугель, обращая на него свое красивое, благожелательное лицо. — Это моя гордость. О ней будут говорить. Я задумал с экспозицией турне по России. Она называется: «Жизнь после смерти». Приглашаю взглянуть.
Белосельцев поднялся вслед за хозяином, понимая, что переходит в третий объем, где ему надлежит понять смысл своего визита.
По переходам и лестницам они достигли выставочного зала, который и был главным содержанием Центра искусств. Зал был просторным, матово-белым, такой туманно-лунной дышащей белизны, что в нем не было видно углов, сопряжений стен с потолком. Так бывает на мартовской снежной поляне среди влажных испарений, в которых теряются контуры леса и земля улетает к небу. Среди зала на низких деревянных подставках стояли скульптуры. Они производили странное, человекоподобное впечатление: сделанные из арматуры, напоминавшей кости скелета, эти тонкие, на шарнирах, сочленения были украшены бело-розовыми пернатыми облачениями. Хохолки, пучки перьев, розовые шерстяные волокна придавали фигурам что-то птичье, летящее. Одна фигура была запечатлена в беге, как Гермес, опираясь о подставку гибкой, собранной из фаланг стопой. Другая вытянула вверх руки, поднялась на носки, как ныряльщик, готовый оттолкнуться и кинуться ласточкой в воду. Третья стояла на коленях, склонив молитвенно голову, прижав к костяному лбу сложенные вместе ладони. Четвертая в балетном па на одной ноге согнула другую в колене, подняв над головой гибкую, грациозную руку. И все они, танцующие и летящие, в пернатом бело-розовом облачении, напоминали балерин Дега, созданных из одного материала, по единому замыслу, застывших в потустороннем лунном свечении.
Публики было немного, но она была избранной. Дамы в вечерних дорогих туалетах. Экстравагантные седовласые мужчины, похожие на голливудских артистов. Молодежь, небрежно, но модно одетая, с кольцами в ушах и ноздрях, с торчащими прическами химически яркой расцветки. Было несколько телекамер, старательно и подробно снимавших. Журналисты и критики раскрыли блокноты, писали на весу, обходя кругами фигуры. Среди публики выделялся человек, стоящий поодаль, весь в черном, похожий на пастора, с большим бледным лбом и горящими, словно хохочущими глазами.
К тонкому стержню микрофона, похожего на камышинку, вышел Кугель, обвел всех приветливыми голубыми глазами. Ласково придерживая стебелек микрофона, заговорил:
— Господа, мы присутствуем при рождении новой мистерии, быть может, новой религии. Находящийся среди нас Рудольф Евстигнеев, — Кугель посмотрел в сторону демонического бледнолобого человека, и тот небрежно кивнул, — являясь по профессии патологоанатомом, имея постоянно дело со смертью, предпринял религиозно-философский подвиг, облеченный в высшую эстетическую форму. Подобно древнему магу и алхимику, в поисках эликсира бессмертия он разработал особую технологию обработки и бальзамирования трупов, спасая их от тления. То, что мы видим в этом зале, еще недавно было человеком, но не стало после кончины мертвым телом, а превратилось в мощи, снискав нетленность не в традиционной святости, а в искусстве художника.
Сбывается вековечная мечта человека не расставаться с умершими предками. Вместо печальных склепов, кладбищенских ворот и немых надгробий мы и после кончины наших близких получаем возможность общаться с ними. Пережив физическую смерть, пройдя через лабораторию Рудольфа Евстигнеева, они смогут оставаться у нас дома, быть вечно с нами, присутствовать в нашей повседневности. Скульптура, сотворенная из естественной плоти, являясь не объектом поклонения и источником вечной печали, а домашним богом, будет стоять на страже родовых преданий. Отныне великие люди не уйдут от нас. Они, как памятники, останутся в своих домах, усадьбах, на площадях городов, трансформировав эстетику смерти в эстетику жизни вечной. Господа, прошу вас, любуйтесь!
Белосельцев с изумлением узнавал в скульптурах танцующие скелеты. Кости были покрыты нежными цветными лаками. В пустые глазницы были вставлены стеклянные бирюзовые очи. Мускулы, иссушенные, пропущенные сквозь жаркие химические испарения, приобрели цвет нежного вяленого мяса. Они были отделены от костей, обрели пушистость, стали похожи на ритуальное оперение африканских вождей. И все скульптуры, молящиеся, танцующие, прыгающие, совершали ритуальные телодвижения, выражали обряд поклонения неведомому божеству. Оно было тем же, подземным, всесильным, завладевшим Москвой, кому был построен мистический храм на Манежной, опрокинутый в центр планеты. Духи могил вышли на поверхность земли, заселили дворцы и соборы, улицы городов, заняли места в кабинетах. Москва превратилась в огромный морг, населенный нетленными мертвецами. В капище новой религии, согласно которой не будет Судного часа, Сошествия во ад, Воскресения после смерти. Жизнь живых будет протекать рядом с жизнью мертвых, и переход от одних к другим совершается волшебством кудесника новой религии.
— Ну как, вы не очень шокированы? — спросил подошедший Кугель.
Белосельцев не успел ответить. К ним подошла богато одетая дама не первой молодости, со следами быстрого увядания, которые не скрывали грим, следы втираний, модная молодая прическа.
— Это великолепно! — сказала дама. — Не могу ли я завещать Рудольфу мое тело после того, как умру? Мне бы хотелось остаться навсегда среди вас, чтобы смерть не порвала узы нашей дружбы.