Пепел сигареты упал на полу халата. Граф раздраженно смахнул пепел на ковер. Раздавил сигарету в фарфоровой пепельнице.
— Подлецы! - пробормотал он в адрес друзей «мистера Смита».
Взял конверт, надорвал край, расширил образовавшуюся щель ногтем мизинца, вынул из конверта сложенный вдвое лист белой бумаги. Внешняя часть сложенного листа оказалась чистой. Топпенау развернул лист.
Пальцы рук мелко задрожали: внутренняя часть тоже оказалась нетронутой.
Абсолютно нетронутой, снежной, как вершина Юнгфрау в хорошую погоду.
Растерянный, он опять поглядел на внешнюю ста, потом опять развернул бумагу. Нигде ничего.
Тело под халатом покрылось липким холодным потом. Осторожно положив «письмо» на столик, Топпенау, не глядя, взял пачку сигарет, зажигалку, долго нащупывал колесико, высекающее из кременька искру, не нащупал, бросил на зажигалку раздраженный взгляд и увидел, что забыл открыть ее. Это вывело из душевного равновесия: он понял, что плохо владеет собой, впадает в панику.
Вдобавок внезапно явилась мысль, что сейчас могут постучать, войти и застать врасплох.
Схватив письмо, он бросился было в столовую, на пороге сообразил, что в столовой делать нечего, вернулся к постели, сунул письмо под подушку.
Стоял и озирался, как загнанный зверь. Дыхание стало прерывистым, шумным.
В левой лопатке и локте левой руки возникла неотвратимая» злорадная боль.
Топпенау осторожно, боясь раздразнить эту боль, прошел в ванную, достал из аптечки таблетки, проглотил.
Вернулся в спальню, обессиленный, лег на кровать Ждал, что сердце успокоится. Лихорадочно убеждал себя, что терять голову нельзя. Надо взять себя в руки, что, собственно, случилось? Пришло загадочное письмо- не представляет, кто бы мог такое письмо послать. Но встревожен.
Может быть, это какой-то шантаж? Или идиотская шутка?
У него нет друзей, способных на идиотские шутки, значит, это шантаж!
Да именно так и следует заявить господам из гестапо, вправится сразу же. как полегчает с сердцем боже мой, как надерганы нервы! Кто все-таки послал письмо?
Друзья «мистера Смита»? Зачем?!
Может быть, они давно не получали сообщений едва нашли в полученном материале ошибки и решили припугнуть?! Но тогда они последние мерзавцы! Отъявленные негодяи, вот они кто!
Граф фон Топпенау вспомнил, как в тридцать восьмой «Эко де Пари» выступила с сенсационной статьей, уличающей Интеллидженс сервис в использовании разведывательных данных для ведения коммерческих дел. Тогда граф взорвался, бросился в Варшаву и решительно заявил друзьям «мистера Смита», что работать в дальнейшем на подобную «контору» отказывается. Он полагал, что имеет дело с лучшей разведкой мира, а его, оказывается, втянули в грязную лавочку! Сегодня они скандально провалились с торговыми комбинациями, завтра провалят своих людей, если это запахнет прибылью! Позор! Он умывает руки! Пусть его навсегда оставят в покое!
Разговор получился тяжелый. Графа выслушали, но объяснили, что в разведке либо дружат до последнего дня, либо немедленно становятся врагами со всеми вытекающими отсюда последствиями. Тогда он испытал страх.
И по трезвом размышлении согласился вести работу дальше, однако твердо оговорив условия.
Одним из условий было доверие. Другим — взаимный отказ от каких-либо угроз. Фон Топпенау условие это соблюдал. Почему же друзья «мистера Смита» его нарушили?! Какую цель они преследовали?! Тем более что он да вал самую подробную информацию, какую только мог. Ничего никогда не утаивал!.. Новая мысль ударила ток: «Гестапо!..»
Топпенау приподнялся на постели, сел. Может быть правда, гестапо? Может быть, что-то пронюхали, испытывают нервы?
Но что они могли пронюхать? Когда он уезжал из Берлина, все выглядело очень спокойным. Отношения с отделом кадров, с министром, вообще со всеми оставались самыми теплыми. «Польские грехи» забыты. О них никто не поминал. Почему же гестапо должно заинтересоваться им сейчас? Ни с того ни с сего?
Но мысль о гестапо не уходила, так же, впрочем, как и мысль о друзьях «мистера Смита». И Топпенау понимал: в любом случае надо немедленно, сегодня же идти в государственную полицию.
В первом часу он позвонил генералу, знакомому по вечерам у фон Папена, просил устроить встречу со штурм-баннфюрером Люгге. Объяснил, что причина для ветречи сугубо личная, но говорить о ней по телефону не хотелось бы.
— Сущие пустяки, — сказал генерал. — Вы у себя? Сейчас я позвоню Люгге и дам вам знать, когда он примет.
Генерал позвонил через час. Прежней приветливости в его голосе не слышалось.
— Люгге крайне занят и сам принять вас не может сказал генерал. — Может быть, завтра вас примет~ э-э-э... (Чувствовалось, что генерал отыскивает записанную на ходу фамилию.) Вот! Вас примет ротенфюрер Крамер. Его телефон». Звонить лучше всего с девяти утра!
— Но мне вовсе не нужен ротенфюрер Крамер! вырвалось у Топпенау. — Мне нужен Люгге! Согласитесь, я как советник».
— Ничем не могу помочь, — сказал генерал. — Люгге уже занят. Извините, Эрих, у меня тоже дела.
Топпенау ждал, что генерал по крайней мере пригласит его к себе. но тот, попрощавшись, повесил трубку.
Такая резкая перемена в поведении что-то означала. Видимо, Люгге что-то генералу сказал. Но что же? Что?! Если случилась какая-то беда...
Топпенау хотелось немедленно позвонить в Берлин, в министерство. Он догадался бы о плохом по одному только тону сотрудников реферата! Осторожность говорила: нельзя! Даже Анне-Марии сейчас позвонить нельзя. Телефонные разговоры могут подслушиваться. И даже самую невинную беседу могут истолковать как попытку прощупать почву, вызнать новости.
Нет, звонить в Берлин нельзя.
По крайней мере сегодня.
А до завтра еще предстоит дожить...
В третьем часу ветер разогнал тучи, освободил солнце и утих. Из окна номера фон Топпенау видел, как оживали улицы. Сквозь стекла пригревало. В любой другой день граф не усидел бы в отеле. Но нынче толпа вызывала отвращение.
— Стадо... Безмозглые муравьи... — пробормотал он.
Ему стало жаль себя.
Опять почувствовал себя одиноким.
Как тогда, шесть лет назад...
Тогда, шесть лет назад, стояло испепеляющее лето тридцать седьмого. Он собирался в Рим и Венецию, но пришло извещение, что в конце июля предстоит явиться в Германию для прохождения военной переподготовки, и это смешало все планы. Экскурсия в Италию отпала Анна Мария, встревоженная разговорами о близком аншлюсе, уехала с детьми к отцу в Вену. Он остался один -Варшавские знакомые, спасаясь от жары, покинули раскаленный город, развлекались на курортах, засели в родовых поместьях, поехать вечером было не к кому.