Всего-навсего. Просто средство в достижении цели. В этом случае все бумажки на иммиграцию можно было бы оформить в несколько месяцев и не растягивать на годы.
Так что в августе мы поехали к иммиграционным властям в Вильямс-Лейк, и я заполнил формуляр на оказание ей визовой поддержки. Там выяснилось, что Майя нужно будет подавать заявление на иммиграцию в Стокгольме, как только мы приедем в Европу, с тем, чтобы к моменту возвращения в Канаду все документы были оформлены.
Мы знали, что рискуем с женитьбой. Брак всегда риск, хоть это и не вопрос жизни и смерти. Брак либо срастается, либо нет. Просто было нужно посмотреть, может ли у нас что-нибудь получиться.
Мне случалось сталкиваться с тем, что брак может развалиться и кончиться разводом. Ну, так это не самое страшное. Всё равно это романтическое звено в цепи нашей жизни — и к тому же весьма захватывающее. В любом случае у меня не возникнет никаких сожалений. И уж конечно я ничего не терял. У меня не было ничего. Старый драндулет да несколько фотоаппаратов. Я не собирался ничего никому доказывать. Но знал, что буду корить себя, если не попробую. Я уже был в том возрасте, когда сожаления появляются только по поводу упущенной возможности рискнуть.
Поразмысли о возможных последствиях, примирись с браком как с частью жизни — и страх принятия решения пройдёт.
Не то чтобы до этого у меня была распрекрасная жизнь, которую я вдруг решил поставить на кон. Всю жизнь я примеривал всё новое на себя, боролся изо всех сил и иногда одерживал верх, хотя чаще проигрывал. Такова всегда была жизнь моя. Я любил риск, но не тот тупой риск, подобный прыжкам с самолёта ради дешёвого мандража, а риск, способный улучшить и обогатить жизнь.
Ибо я считаю, что для полнокровной жизни необходимо рисковать. Нельзя быть счастливым, если боишься жизни. Время от времени будешь получать по сусалам, никуда не денешься. Однако надо уважать жизнь и быть осторожным, ибо она хрупка, а люди беззащитны. А потеряв Джойс за два года до этого, я был более уязвим и одинок, чем другие, но если бояться жизни, то проиграешь как пить дать.
Вот потому-то я пытаюсь хранить и надежду, и веру, и мечты, и мужество, чтобы в нужный момент поставить всё это на карту.
В конце мы все умрём, но прежде чем заслужить смерть, мы должны пройти через страдания, борьбу и мирскую тщету — в сердце останется отпечаток, а в голове сложится понимание, неведомое ранее. Единственная альтернатива — не жить полной жизнью или, что ещё хуже, не жить вовсе. Ещё до армии я для себя решил, что жизнь без риска — это жизнь без роста и перемен, без вызова, без боли и радости, скучная череда дней, в которой нет ни нового, ни неожиданного, ни опасного.
Это смерть при жизни, а мне такого даром не надо.
В конечном счёте, всё, что можно у меня отнять — или то, что я могу потерять — не моё, оно лишь проходить через мои руки.
Жена может умереть, брак — развалиться, дети — вырасти и покинуть гнездо, дом может сгореть дотла, можно потерять работу, от болезни или чёрного дня на бирже могут растаять сбережения.
Нет, единственное, что действительно принадлежит мне, — у меня внутри. Мы проживаем жизнь, питая душу и не расставаясь с ней: душу нельзя сжечь огнём или отнять по суду. Умираем мы — умирает душа. И потому она реальна. Душа — то единственное, что я возьму с собой. Единственное, что понадобится мне в следующем мире…
В тот день, когда мы с Майя должны были пожениться, мне позвонил Джек Найстром, с которым мы в 1967-ом составляли ежедневные рапортички в отделе информации ЮСАРВ. После войны мы не теряли связь, и в 70–80-ых годах мы с Джойс, в компании с ещё одним другом прежних времён, Дэном Олсеном, который служил военным фотографом в том же отделе, часто ездили к Джеку в Сиэтл.
Покинув Вьетнам, Найстром вернулся в Сиэтл на своё место репортёра в «Пост-Интеллидженсере» и в последующие годы выпекал редакционные статьи, но вот уже 10 лет как бросил журналистику и выращивал фундук на отцовской ферме у вулкана Рейнир.
Звонок раздался за два часа до начала церемонии: Найстром сказал, что он в растерянности и кусает локти…
* * *
— Моя прелестная белокурая дочь Аманда растёт как на дрожжах, ей уже 16 лет, и она хочет бросить школу, потому что жизнь, видишь ли, никудышняя и противная. Я говорю ей: «Ты ещё ничего не видела, дочка…»
А её юные уши не слышат. Так что впиши её в мой скорбный список. Господи, Брекк, меня засасывает трясина отчаяния.
— Посмотри на это с другой стороны, Найстром: может быть, ты сам возглавляешь список проблем Аманды. Подросткам нужны мудаки с прибабахом, как прыщи королеве вечеринки. Это хитрый фокус природы, ты же знаешь, что когда детям больше всего нужны их родители, те замудоханы как никогда. То же самое, что ты о ней, она, наверное, говорит подружкам. «Мой отец очень талантлив, но так мало уделяет внимания своему таланту, что у меня руки опускаются…»
— А фундук болеет, — продолжал Найстром, — в следующем году у меня будет всего 42 акра из 130, и то, что останется, не стоит доброго слова. Вода прибывает, Брекк, и мне нужен ковчег…
— Беда в том, Найстром, что ты швед. Я знаю шведов, сам женюсь на одной из них, ты её знаешь. Вы, шведы, слишком прагматично относитесь к своему добру. Тебе нужно немного романтики в жизни, Найстром. Немного волнений. Надежды. Опасности. Риска. Каких-то глубоких и долгих перемен.
Вопрос в том, — как.
Мы с тобой разные, как день и ночь. Я уехал из Вьетнама с шестью дисциплинарными взысканиями, два раза болел триппером, имел полный комплект лобковых вшей и папку по форме 201, набитую свидетельствами о том, каким говённым я был солдатом.
Ты же, напротив, ушёл с «Бронзовой звездой» за доблестную службу. Бум-Бум тебе покровительствовал. Ты ходил у него в любимчиках. А я был для него досадным ублюдком.
Понимаешь, время от времени быть плохим не смертельно. Ты же всегда был таким правильным, занудным книгочеем. Удивляюсь, как это ты не прихватил в Сайгон свою скрипку — мог бы пиликать Вьет Конгу серенады. Думаю, тебе бы следовало хоть пару раз сачкануть из расположениями со мной и Билли. Ты никогда не болтался без дела, стойкий маленький ангелок, всю службу хранивший верность своей жёнушке. А тебе бы надо было пойти в самоволку да посидеть со мной на губе. Тогда б твой характер стал чуток крепче. Ты ж ненавидел эту войну так же как и я, чего ж ты был таким правильным? Всё дело в том, что ты зациклился на роли хорошего парня. Ты чересчур хорош и прагматичем, мистер Швед! Ты как мой папаша. Тебе б немного ирландской крови. Тогда б ты стал интересней, на все, бля, сто!
— Брекк, я здесь уже почти чокнулся, а всё потому, что вдруг понял, какую глупость совершил 10 лет назад, уйдя из газеты, а сейчас я уже стар и слишком много времени утекло, чтобы возвращаться назад. Профукал самую творческую часть жизни. И не знаю, что делать. Мои дети растут быстрее не придумаешь. И с женой мы больше не трахаемся…
— Ты не ТРАХАЕШЬСЯ? Да, Найстром, вот это настоящая беда. Ты в бoльшем дерьме, чем я думал. Так дальше нельзя…