Трой отвел Иетса в сторону.

— Нельзя ворошить этот улей, пока дивизия не подтянет сюда достаточные силы.

— Это дело принципа, — сказал Иетс.

— Диллон с горсткой солдат не справится с взбунтовавшимся городом.

— Я оставлю здесь Бинга, — сказал припертый к стене Иетс. — У Диллона будет человек, который говорит по-немецки. Он обеспечит ему связь с кем нужно.

— Не будем препираться. — Мысленно Трой был уже по дороге к лагерю «Паула».

— Вы можете положиться на городское управление, в которое войдут четыре нациста? — спросил Иетс.

Отвечать на это было нечего. Трой подошел к окну и увидел, что его колонна уже строится на рыночной площади, увидел у подъезда ратуши свою машину и шофера. Лейтенант Диллон бежит вверх по ступенькам — доложить, что все готово к выступлению. Трой чувствовал у себя на затылке взгляды всех, кто был в кабинете.

Он круто повернулся.

— Отец Шлемм, а этот аптекарь, которого вы послали к нам, этот Циппман тоже был в нацистской партии?

— Нет, — сказал патер, — насколько мне известно, не был.

— Тогда пусть аптекарь и будет бургомистром.

Отец Шлемм покачал головой:

— Боюсь, сэр, что тут встретятся затруднения. Герр Циппман — увы! — протестант. А у нас община католическая.

Трой стукнул кулаком по подоконнику: — Это уже черт знает что!

Патер молча склонил голову.

Бинг чуть заметно поджал губы. Он поймал взгляд Иетса, и Иетс понял: американцы опять импровизируют. Нет у нас твердой программы. Но что тут, черт возьми, поделаешь, когда надо двигаться дальше!

Вошел Диллон с рапортом. Трой надел каску.

— Сержант Бинг! Лейтенант Иетс оставляет вас здесь в помощь Диллону. Диллон! Вы получили соответствующие указания. И позаботьтесь об этих двоих.

Трой снова посмотрел на Зекендорфа и Келлермана, и в этом взгляде промелькнуло беспокойство. Скоро у него на руках будут тысячи таких людей.

— Пошли, Иетс!

Бинг и патер спустились по лестнице следом за ними. Бинг смотрел, как колонна покидает площадь. Странно выглядят танки на этих древних улицах! Он стоял у ратуши до тех пор, пока их грохот не затих вдали.

Потом он услышал спокойный голос патера:

— Вам, американцам, еще многому надо поучиться.

— Да? — сказал Бинг. — У кого же?

5

Граждане города Нейштадта в точности выполняли правила военного положения. После семи часов вечера все живое, если не считать бездомных кошек и собак да редких американских патрулей, пряталось по домам. Окна были затемнены. Бургомистру Циппману велели известить жителей, что американцы будут стрелять в окна, если из них пробьется наружу хоть самая узкая полоска света. Диллон сознавал всю сложность обязанностей военного коменданта и сразу же почувствовал свою изолированность, лишь только Трой вывел оперативную группу из Нейштадта.

Но внушить солдатам, как необходимо быть начеку, ему не удавалось. Они сидели, развалившись за столом, в ресторане отеля «Zum Adler», где их расквартировали, и второй день пили. Больше им делать было нечего, а спиртное бодрит, повышает настроение, и его не надо тащить за собой на марше — оно остается внутри, куда бы тебя ни погнали завтра или послезавтра. Вернувшись с обхода, патрульные спешили наверстать упущенное, а те, кто сменял их, выходили на темные, извилистые улицы, предварительно зарядившись как следует.

Бинг пил потому, что он, самый преуспевающий воспитанник нейштадтской гимназии, вернулся домой, а дом потерял для него всякий смысл. Но он пил один. Он пришел в Нейштадт с этими солдатами. Они, наверно, хорошие ребята, только сойтись с ними ему не удалось — ты едешь в своей машине, они в своих. А теперь и вовсе поздно сходиться. Вернулся наш воин, вернулся домой… Им не понять этого, а если он попробует объяснить, они уставятся на него, как на двухголового зародыша в банке со спиртом.

Бинг высунулся за дверь, чтобы немного освежиться. Ветра не было. На улицах совсем стемнело, луна спряталась за серебристое по краям облако. Вдали виднелся неясный силуэт городской ратуши — какая-то чудная она, словно сгорбилась. У входа чугунный фонарный столб, лампочка не горит. И где-то позади ратуши голоса двух патрульных — поют фальшиво, но зато громко: «И красота твоя, как песнь»…

Неладно что-то в городе. Бинг не знал, что именно неладно, не мог определить это точно — уличную тишину нарушало только пение патрульных. Он вернулся в ресторан и поделился своими ощущениями со старшиной Эббетом. Тот поставил стакан на стол и сказал:

— Если что действительно неладно, нас это не минует. Шли бы вы спать, во сне все забудется.

Глаза у Эббета были маленькие, красные, и его взгляд говорил яснее слов: «Нечего тебе совать нос не в свои дела, приятель». И Бинг, поняв это, сказал:

— Да, пожалуй, ложиться рано. Вы не будете возражать, если я пойду прогуляюсь немного?

— Пожалуйста, — Эббет пожал плечами. — Только смотрите, не заплутайтесь. На поиски не будем посылать.

— Я знаю этот город как свои пять пальцев, — сказал Бинг, — не заплутаюсь. — Он взял карабин, фонарик и, сразу отрезвев, вышел из отеля «Zum Adler».

Этот город действительно был ему знаком даже в темноте. Посмеиваясь про себя, он шел переулками и темными проходными дворами и наконец свернул на Брайтештрассе, которой дали это название — Широкая улица, видимо, в насмешку, такая она была узкая и маленькая. Он посветил фонариком, нашел номер девять и позвонил.

На звонок никто не ответил. Бинг ждал, стараясь прогнать легкое чувство разочарования. Он посмотрел вдоль неровной линии домов и вдруг понял, чего ему не хватало, что его беспокоило, казалось, без всякой причины: белые флаги исчезли.

Он снова позвонил. Потом, подняв голову, увидел, что на доме Фриды тоже не было ничего белого — ни даже носового платка.

За дверью послышались тихие, мягкие шаги. Она приоткрылась, сначала на щелочку, потом шире. На секунду из дома номер девять скользнула на улицу полоса желтого света. Бинг быстро шагнул через порог и прикрыл за собой дверь.

Фрида была босиком, в жакете, наброшенном поверх ночной рубашки. Она сказала:

— Боже мой! Герр Бинг! Как вы меня напугали! Ш-ш… дети спят. Угомонились, слава Богу! Сладу с ними нет эти дни!

— Всем интересуются?

— Еще бы! Думаете, они не видят разницы? — сказала она.

— Какой разницы?

— Американцы, говорят, угощают нас шоколадом. Спрашивают: «Американцы здесь так и останутся?» — Она сжала Бингу руку. — А это наша парадная комната. Роберт называет ее гостиной. Пусть называет! Он у меня хороший, я очень удачно вышла замуж. Но где ему знать, какие бывают настоящие-то гостиные! А я каждый раз как услышу от него это слово, так вспоминаю вашу гостиную с роялем, с шелковой мебелью. Ведь мне каждый Божий день приходилось убирать ее! Ваша мама строго за этим следила.