Злясь на свою беспомощность, Иетс спросил:

— Чего же в конце концов вы хотите?

— Вам не понять, чего я хочу.

— Окажите уж нам доверие, герр Келлерман. Я постараюсь понять.

— Вы утратили наше доверие, — сказал Келлерман. — Сначала, когда вы пришли и разбили нацистов, вам доверяли безгранично… Дело не во мне только. Есть много — тысячи, десятки тысяч людей, которые с радостью помогли бы вам перестроить страну на новый, разумный лад… Нет, лейтенант, спасибо, но я не воспользуюсь вашими милостями. Я уйду отсюда тогда, когда уйдут все.

У Келлермана горели щеки. Наконец-то он высказал то, что ему уже давно хотелось высказать. Но возбуждение улеглось, и он увидел оборотную сторону своего поступка. Ему нужен костюм, ему нужна работа, а он только оттолкнул от себя единственного американца, который в него в какой-то степени верил.

Иетс не столько обиделся, сколько огорчился. Потом он подумал. «Вот еще одна жертва нашей импровизации».

Но что, если это не только импровизация? Если тут кроется что-то более серьезное? Он с досадой сказал Трою и Карен:

— Келлерман не хочет никакой помощи для себя лично. Он ждет от нас разрешения проблемы в целом.

— Да, но как ее разрешить? — спросил Трой. — Пусть подскажет, я приму его совет.

Иетс снова заговорил по-немецки.

— Что мы, по-вашему, должны сделать, герр Келлерман?

Келлерман испытывал затруднение. Легко было развивать утопические проекты перед Марианной Зекендорф, но мечта — это еще не рабочий чертеж.

— Возьмите, возьмите нас всех отсюда, — проговорил он, запинаясь. — Большой дом для всех — деревья — свет — полноправное существование — лекции — мастерские…

— Нет, так не годится, нужно заставить себя говорить более связно.

Он стиснул руки.

— Вы нам дайте, дайте нам какое-нибудь барское поместье — хотя бы усадьбу Ринтелен. Увидите, мы справимся с хозяйством. Впрочем, может быть, это слишком много. Дайте нам любой дом, любой участок. Только чтобы мы могли работать. Мы будем трудиться изо всех сил. Мы построим себе новую жизнь…

Иетс переводил тщательно, слово за словом: большой дом для всех — деревья — свет — полноправное существование — лекции — мастерские…

Но, слушая размечтавшегося Келлермана, Иетс слышал другие слова, другой голос: Уиллоуби, развалясь в кресле возле умывальника в убогом номере роллингенского «Золотого барана», разглагольствует о том, ради чего, собственно, Америка послала в Европу свои войска.

4

Уиллоуби принял Карен и Иетса в конференц-зале военной комендатуры. Он был мил и словоохотлив.

— Обстановка вся ринтеленовская, — пояснил он, поглаживая светлую, гладко отполированную поверхность овального стола. — Стены я велел обтянуть материей. Как-то теплее в комнате, и потом, не видно отбитой штукатурки.

В углу на небольшом возвышении уныло повис американский флаг. Уиллоуби жестом указал на него:

— Дар генерала. Он желает, чтобы в каждом служебном помещении было по флагу, а где их взять столько? Я выписал целый гросс. А пока приходится обходиться этим.

Он уселся в огромное вертящееся кресло в конце стола и указал гостям на два кресла поменьше, стоявшие по сторонам.

— Присаживайтесь, прошу вас. Сейчас я вызову своих немцев, и вы увидите, как у нас идет работа. Все очень корректно, без малейших трений; они у меня вымуштрованы.

Он самодовольно засмеялся, накрыв руку Карен своей пухлой ладонью.

— Вы, я слышал, успели побывать в наших благотворительных учреждениях. Не думайте, что эта оборотная сторона кремменской жизни от меня скрыта! Но не все сразу, мисс Уоллес, не все сразу!

Он явно ждал ответа. Однако она лишь молча кивнула, и он обернулся к Иетсу:

— Это и к вам относится, лейтенант. Я охотно позабочусь, чтобы дорога к вашей типографии была исправлена, но уж выбор моих немецких администраторов вы предоставьте мне. Хорошо, что они у меня все-таки есть. Не садиться же мне самому на место герра Бенделя выдавать продовольственные карточки — или вы хотели бы, чтобы я этим занимался?

— Нет, — сказал Иетс, — откровенно говоря, не хотел бы. — Он старался сохранять невозмутимый вид. По-видимому, аккуратно отпечатанные кляузы Абрамеску попали-таки на стол к Уиллоуби, а поскольку всякого рода ведомственная переписка неминуемо проходила через много рук, Уиллоуби, должно быть, стоила немалых усилий его выдержка.

— Трой не говорил с вами по поводу поместья Ринтелен? — как бы мимоходом спросил Иетс. Присутствие Карен обязывало Уиллоуби к вежливости, и, пользуясь этим, Иетс решил затронуть и этот вопрос.

Уиллоуби потер подбородок.

— Д-да, был такой разговор. А что, вы тоже интересуетесь этим делом?

— Нет, — сказал Иетс, — меня лично оно не касается.

Карен наблюдала с легкой полуулыбкой. Хороший бой — всегда интересное зрелище, а здесь бой шел по всем правилам, хотя противники были в мягких перчатках, а голоса их звучали ровно и сдержанно.

— Это вы повели мисс Уоллес в убежище для политических жертв национал-социализма? — спросил Уиллоуби.

— Я. Вы этим недовольны, сэр?

— Нет, почему же… И тогда-то, по-видимому, у капитана Троя и возникла мысль просить меня об использовании для этих людей поместья Ринтелен?

— Возможно, мы беседовали на эту тему, — согласился Иетс. — Так вы собираетесь реквизировать поместье?

— Я об этом серьезно думаю, лейтенант! — сказал Уиллоуби.

— Разрешите дать в газете заметку на эту тему? — Иетс вынул блокнот, который завел с тех пор, как получил свое новое назначение.

— Ничего не нужно делать преждевременно! — изрек Уиллоуби. Затем он посмотрел на часы. — Ровно десять, — сказал он и взялся за серебряный колокольчик, стоявший на столе рядом с пепельницей. — Прусская пунктуальность! Очень выгодное впечатление производит на немцев.

Колокольчик зазвенел. Он еще не перестал раскачиваться в руке Уиллоуби, как обе половинки двери распахнулись, и в зал, предводительствуемые Люмисом, гуськом вошли немцы. Они обошли стол кругом и стали каждый за своим стулом. В конце стола, как раз напротив Уиллоуби, стоял Лемлейн. Заняв места, немцы поклонились Уиллоуби. Затем, по знаку, данному Люмисом, они отодвинули стулья и разом сели, сохраняя на лицах напряженное, сосредоточенное выражение, подобающее торжественности момента.

— Это моя торговая палата, — шепнул Уиллоуби, наклоняясь к Карен. — Публика солидная, верно?

Он поставил колокольчик рядом с пепельницей. — Доброе утро, господа!

— Доброе утро, Herr Oberstleutnant! — раздался дружный хор.

Иетс обвел глазами лица сидевших за столом. Всего было десять человек, считая Лемлейна, — люди равных положений, профессий, возраста, но что-то в них было стандартное, единообразное — их связанность, льстивая напряженность. Только один держался сравнительно свободно — сидевший напротив Уиллоуби серый человечек, с внешностью бухгалтера, в крахмальном воротничке и пиджаке с узкими плечами.