— Торговая палата! — сказал Фарриш. — Смотри, пожалуйста, совсем как у нас дома.
Он загоготал, довольный своим остроумием, и все кругом, включая ничего не понявших немцев, подобострастно захихикали.
Фарриш остановил свой пронизывающий взгляд на Карен.
— Мисс Уоллес! Вы опять с нами? — Повернув спину всей торговой палате, он устремился к ней и схватил ее за руки. — Ну как наш Уиллоуби? Молодец, верно, ловко управляется с фрицами? Он оглянулся. — Зачем это все стоят? Сядьте! Продолжайте свое дело! Пусть вам кажется, что меня здесь нет.
Он снова загоготал и выпустил руки Карен.
— Прошу вас сесть! — скомандовал Уиллоуби. — Люмис, позаботьтесь о стульях для свиты генерала! — Каррузерс и еще несколько офицеров толпились в дверях, не зная, что решит Фарриш, уходить или оставаться. Уиллоуби уступил генералу собственное вертящееся кресло в конце стола, а сам встал рядом, дожидаясь, пока войдет и рассядется свита.
После этого он обратился к Фарришу:
— Не угодно ли будет генералу сказать несколько слов присутствующим здесь немцам — в некотором роде лидерам местного населения? Вон тот господин напротив — да, да, маленький, в сером — это наш новый мэр, Лемлейн, — рекомендую! Он говорит по-английски, сэр, и переведет вашу речь остальным.
— А ведь у нас, кажется, был мэр?
— Тот оказался неподходящим, — пояснил Уиллоуби. — Мы его сместили.
— Сместили? — повторил Фарриш. — Очень хорошо! Пусть знают, что у меня в районе никому не дано прирастать к служебному креслу.
Фарриш встал. Концом стека он отодвинул пепельницу Уиллоуби, серебряный колокольчик и разложенные в порядке бумаги.
Он оглянулся на Карен и подмигнул ей:
— Ну как, поговорить с ними?
Вместо ответа она подняла карандаш, приготовляясь писать. Он погладил свои подстриженные бобриком волосы и принял самодовольно-глубокомысленный вид. «Все в порядке: аудитория есть, пресса тоже», — подумал Иетс.
— Подполковник Уиллоуби просит меня сказать вам несколько слов. Что ж, можно. Я желаю, чтобы вы знали, как я смотрю на всю эту оккупационную музыку и чего я жду от вас. Вы, надо думать, слыхали, кто я такой и чем занимался раньше. Так вот, мы пришли сюда, чтобы поучить вас на деле тому, что такое демократия. Демократия есть правление рядовых людей; при демократии все пользуются одинаковыми правами. Ясно? Вопросов нет?
Лемлейн переводил, мужественно справляясь со своей задачей. Вопросов, разумеется, не оказалось.
— Положение здесь, вообще говоря, препаршивое, город почти весь разрушен, моральное состояние жителей никуда не годится. Едешь по улице, так от вони не продохнешь. Это все мы изменим. Моя дивизия — лучшая во всей американской армии, и мой район оккупации должен быть лучшим во всей Германии.
Выслушав перевод, немцы закивали еще энергичнее. Точка зрения генерала пришлась им по вкусу.
— Я хочу, чтоб были приведены в порядок дороги, хочу, чтоб в городе ходили трамваи. Хочу, чтоб восстановилась какая-то нормальная жизнь, когда каждый знает, что он должен делать, и у каждого есть свое место. Ясно?
Это было встречено с полным сочувствием. Немцам тоже хотелось вернуться к заведенному порядку, чтобы у каждого было свое место, чтобы они, члены торговой палаты, делали бы дела, а другие бы на них работали.
— Теперь о денацификации. Я имею приказ союзного командования очистить аппарат от нацистской сволочи. Все знают, что я привык выполнять приказы, чего бы это мне ни стоило, — а в данном случае это ничего стоить не будет! — Он прервал свою речь, наклонился к Карен и шепнул: — Неплохо завернуто, а? — Потом снова выпрямился и постучал ручкой стека по столу. — Мы проведем такую чистку, что у нас ни одного нациста не останется! Мой район будет самым денацифицированным во всей Германии. А вам это поможет оправдаться перед Господом Богом, Который уж, наверно, не одобрял нацизма, и перед нами, которые его тоже не одобряют.
Он замолчал и, уперев свои здоровенные кулаки в стол, свирепым взглядом обвел аудиторию. Немцы замерли в позе почтительного внимания.
— Ну, Уиллоуби, — сказал Фарриш. — Хотите, чтоб я еще что-нибудь сказал вашим фрицам?
Уиллоуби похвалил речь генерала, заметив, что он исчерпывающе осветил положение и что его слова, несомненно, произведут сильнейший эффект. Не желает ли теперь генерал, чтобы кто-нибудь от имени немцев заверил его в их готовности к сотрудничеству?
— Не возражаю, — сказал Фарриш. — Только покороче.
Он уселся в кресло Уиллоуби и стал покачиваться на нем, переплетя пальцы на животе.
Лемлейн, в руки которого Уиллоуби передал инициативу, медлил, не зная, с чего начать. Генерал напоминал ему покойного Максимилиана фон Ринтелена, только, разумеется, созидатель империи был похитрее. Впрочем, кто знает, может быть, за внешним фанфаронством Фарриша кроется такая же хитрость. Лемлейн спрашивал себя, не лучше ли сказать несколько банальных фраз и тем ограничиться; по крайней мере не будет риска не угодить всемогущему. С другой стороны, очень возможно, что Фарриш не любитель общих мест, что он предпочитает четкие, определенные суждения, и попыткой улестить его только вызовешь недовольство. Что же, говорить по существу? Но ведь это значит поставить на карту свое положение, дальнейшее существование ринтеленовских заводов, все вообще?
Серое лицо Лемлейна посерело еще больше; он встал и нерешительно отодвинул от себя лежавшие перед ним бумаги.
— Сэр, — начал он, — вы для нас не только прославленный полководец — германская история знала немало таких полководцев, и потому мы умеем отличать их при встрече; и не только человек, в чьих руках находится наша жизнь и на чье великодушие мы твердо уповаем; вы для нас прежде всего — учитель.
— Вон куда повернул! — услышал Иетс слова генерала, обращенные к Карен; впрочем, видно было, что он ничего не имеет против такого поворота.
— А нам есть чему учиться, — торжественно продолжал Лемлейн. — Глядя на развалины нашего любимого города, мы каждый день, каждый час говорим себе, что где-то нами была допущена трагическая ошибка…
— Еще бы! — прогудел Фарриш.
— Простите?… О, да. И мы вам бесконечно признательны, сэр, за то, что вы взяли на себя миссию помочь нам в преодолении этой ошибки. Поверьте, что и мы хотели бы вновь сделаться свидетелями процветания данного района.
И мы хотели бы, чтобы он стал самым лучшим, самым прекрасным и передовым районом во всей Германии. И, как ни велика разруха, средства к достижению этой цели в наших руках. Я имею в виду не только работу трамвая — с этим, сэр, мы можем справиться в самое короткое время, — и не только состояние дорог, несомненно, являющееся весьма существенным обстоятельством для вашей армии; я имею в виду мощный промышленный потенциал области, который сейчас заморожен, но в наших силах оживить его. Я предвижу день, когда по восстановленным железнодорожным путям вновь пойдут составы с продукцией кремменских заводов — кремменская сталь, кремменские станки, кремменский уголь; а навстречу потянется продовольствие и другие жизненно необходимые товары, потому что оживет торговля, связывающая наш район со всей остальной Германией, мало того — со всем просвещенным миром. И позвольте мне сказать вам, что в этот счастливый день не только я лично, но и все население Креммена обратит свои благодарные взоры на того, чья чуткость, великодушие и воля к сотрудничеству сделали все это возможным.