– Мне нечего вам сказать, – проговорил он, закрывая глаза.
Он выглядел так плохо, что я отправилась на поиски Штумпфеггера.
Фегелейна нашли. Я слышала разные версии его ареста: его застали в постели любовницы; его поймали на западной окраине города переодетым в монашенку; его задержал один гитлерюгендовец, которого он пытался подкупить золотыми часами, чтобы пройти через мост.
Все бурно обсуждали, как поступит с ним Гитлер. Порой фюрер всех удивлял своей снисходительностью к проштрафившимся подчиненным. И в любом случае, еще оставалась Ева Браун. Она еще может, говорили некоторые, заступиться за Фегелейна.
Я так не думала. Я не замечала никакого сочувствия к бедственному положению других в этой женщине с ее отрепетированными движениями ухоженных рук, внимательными голубыми глазами и тихим голосом, который легко срывался на скандальный крик, но обычно жаловался на жестокость мира по отношению к Адольфу. Мне казалось, что Фегелейн может скорее рассчитывать на заступничество пса.
В тот же день его привели в бункер. Я видела, как он шел по коридорам, без фуражки, в сопровождении нескольких полицейских. Они прошли в направлении комнат Гитлера.
Позже я узнала, что Фегелейна разжаловали и отвели под конвоем в соседнее бомбоубежище.
Поздно вечером артобстрел Канцелярии усилился. Стены бункера ходили ходуном, штукатурка струйками сыпалась на пол.
Наступил час отхода ко сну, но ложиться никто явно не собирался. Министр пропаганды стоял в коридоре, стиснув руками спинку кресла, с таким видом, словно собирался произнести речь, – но хранил молчание. Два секретаря, телефонист и полицейский сидели в других креслах, переговариваясь приглушенными голосами. Люди стояли в дверях, словно чего-то ожидая. Штумпфеггер с педантичной тщательностью перевязывал генералу раздробленную ступню, аккуратно накладывая бинт крест-накрест; созерцание этого процесса нас успокаивало, всех троих.
В конце концов я легла на свои одеяла и погрузилась в дремоту. Я проснулась, когда кто-то потряс меня за плечо. Штумпфеггер. Гитлер вызвал всех на собрание в свои личные комнаты.
Он сидел в кресле, обитом тканью с цветочным узором. Он походил на призрака. По мере того как таяла территория Рейха, таял и он. Казалось, если отвести глаза в сторону, а потом быстро метнуть взгляд обратно, его не окажется на месте.
У ног Гитлера лежала собака. Рядом с ним стоял низкий стол, на котором покоилась деревянная шкатулка с медной замочной скважиной.
Слева от него сидела Ева Браун.
Интересно, подумала я, каково это – быть близкой подругой Гитлера, посвященной в его тайные мысли. Я совершенно не представляла, что это за мысли. Я рассматривала красивое платье Евы и лицо, на котором никогда не отражалось ничего, кроме чужих эмоций. По слухам, она водила спортивную машину, но он не позволял ей ездить быстро.
Маленькая комната была битком набита: я насчитала двадцать два человека. Мужчина с блокнотом разместился по другую сторону низкого стола. Рядом со мной, распространяя вокруг себя волны физической муки, сидел генерал, положив ногу на перевернутую мусорную корзину.
Первым заговорил министр пропаганды. У меня возникло странное впечатление, что он ожил по знаку руки Гитлера.
Поскольку неизвестно, когда именно русские прорвутся в бункер, сказал он, данное собрание созвано для того, чтобы нам не пришлось полагаться на волю случая. Заключительный акт нельзя откладывать до последней минуты, когда уже станет слишком поздно.
Он помолчал.
– «Слишком поздно» в том смысле, что…
Казалось, будто чрезмерная разборчивость в выражениях помешала министру закончить фразу.
В тишине раздался раздраженный голос Гитлера:
– Слишком поздно, чтобы наши тела сгорели.
Я быстро огляделась вокруг. Все казались совершенно спокойными.
Человек с блокнотом перегнулся через стол и прошептал что-то Гитлеру на ухо.
– Борман напоминает мне, что нам понадобится гораздо больше бензина, чем есть в бункере, – сказал Гитлер. – Сколько нам понадобится, Борман?
Борман заглянул в блокнот.
– С прибытием фельдмаршала фон Грейма и капитана авиации, думаю, примерно тысяча двести литров.
– Полагаю, столько можно достать. Пожалуйста, Борман, отметьте у себя: приказать солдатам СС принести бензина. Нельзя откладывать дело до последней минуты, а потом все испортить.
Я пристально смотрела на генерала. Он быстро скосил глаза в мою сторону, но не встретился со мной взглядом.
Борман принялся писать в блокноте, а министр пропаганды продолжил:
– Наш вождь и фройляйн Браун, разумеется, покончат с собой первыми. Их тела будут сожжены солдатами СС в саду Канцелярии, в нашем с Борманом присутствии. Возможно, кто-то из вас тоже пожелает присутствовать. Этот акт послужит сигналом к нашим, менее значительным жертвоприношениям.
Гитлер положил ладонь на шкатулку:
– У меня здесь хватит цианида на всех.
Собака протяжно зевнула и щелкнула зубами во сне.
– Теоретически, – сказал министр пропаганды, – наши тела должны быть сожжены солдатами СС, охраняющими бункер, но в данных обстоятельствах трудно сказать, останется ли к тому времени достаточно людей, чтобы выполнить работу до конца.
– Нужно отдать приказ солдатам, – сказал Гитлер.
– Все зависит от того, успеем ли мы своевременно доставить сюда достаточное количество бензина, – сказал Борман.
– В таком случае необходимо заняться этим немедленно, – сказал министр.
– Совершенно верно, – сказал Борман, а потом с минуту ничего не происходило. Я поняла, что Борман ждет, когда министр пропаганды пойдет отдавать приказ, а министр пропаганды ждет, когда Борман пойдет отдавать приказ.
Гитлер провел рукой по глазам и сказал страшно усталым голосом:
– Позаботьтесь об этом, Шауб.
Один из адъютантов встал и вышел из комнаты.
– Как медик, – заговорил Штумпфеггер, нарушив тяжелое молчание, – я должен заметить, что полностью сжечь человеческое тело довольно трудно. Сжечь более двадцати тел, при обычной температуре пламени, чрезвычайно сложно, и я думаю, нам следует смириться с…
– Надо найти способ, – отрезал Гитлер, пресекая дальнейшее обсуждение вопроса. – Я не могу думать обо всем сразу. Вот вы и найдете способ.
Он вынул из кармана маленький медный ключик и вставил в медный замок шкатулки.
Казалось, все звуки за стенами комнаты стихли, когда он откинул деревянную крышку: несмотря на непрерывный грохот артиллерийских орудий, молено было расслышать скрип петель. Глаза Гитлера расширились при виде содержимого шкатулки, а нервно прыгающие руки перестали трястись, когда он поставил ящичек к себе на колени. Я мельком увидела кусочек потертого синего атласа – примерно таким же была обита изнутри шкатулка, в которой отец хранил свои хирургические инструменты.