– Так, значит, вы все еще здесь, – сказал он.
– Да.
– Хм-м… – Он задумчиво покрутил сигарету в пальцах. Потом сказал: – Что ж, теперь с Фегелейном покончено.
– Прошу прощения?
– Он ведь человек Гиммлера, не так ли? – Майор выразительно чиркнул пальцем по горлу.
Чуть позже я поднялась на четыре пролета бетонной лестницы, ведущей в сад Канцелярии. Я рассчитывала найти там майора Рейнхарда, курящего свою сигарету, но не нашла. Напоенный запахом серы воздух обжигал легкие и ел глаза, но все равно это был настоящий воздух – не то что в бункере. Здание Канцелярии возвышалось за моей спиной, подобное руинам Древнего Рима.
Берлин горел. Я посмотрела на юго-запад, откуда ожидалось наступление армии Венка, в своем победоносном шествии сметающей разноцветные пуговицы, разложенные на карте Гитлера, но ничто на юго-западе не говорило о ее приближении.
Однако кое-что я все же увидела. Я увидела, как Фегелейна выводят из соседнего бункера, в сотне метров от нашего, ставят к дереву и расстреливают.
В ту ночь русские вели ураганный артиллерийский огонь, страшнее которого мы еще не видели. Стены бункера содрогались, в воздухе висела тонкая пыль. Она покрывала столы и стулья, покрывала наши волосы, одежду и лица. В полумраке мы походили на призраков.
На разговоры никого не тянуло. Гитлеровская вспышка ярости всех обессилила. Аксман доложил, что русские занимают позиции на Потсдамерплац, откуда, вероятно, пойдут в наступление на Канцелярию следующим утром.
Я лежала поверх одеяла, глядя в осыпающийся, покрытый трещинами потолок и прислушиваясь к хромающим шагам министра пропаганды, который расхаживал взад-вперед по коридорам.
Примерно в половине первого ночи генерала поднял часовой, явившийся с каким-то приказом. Мне не нужно было ничего слышать, чтобы догадаться о содержании приказа. Генералу тоже: я уже много часов чувствовала его беспокойство, явно не имевшее никакого отношения к боли в раненой ноге. Он поднялся с постели, и я услышала, как он с трудом ковыляет по коридору, стуча костылями, раздобытыми для него Штумпфеггером.
Генерал вернулся через двадцать минут. Во время его отсутствия я вздремнула. Вероятно, я понимала, что мне не скоро представится такая возможность. Я почувствовала его взгляд.
– Мы улетаем, – сказал он. – У Бранденбургских ворот нас ждет самолет.
Я уже просовывала руку в рукав куртки.
Следующей фразы я никак не ожидала.
– Он хочет вас видеть.
Я прошагала по сырому, уже разлагающемуся коридору, пересекла приемную и подошла к двери кабинета Гитлера. Там я остановилась, словно наткнувшись на препятствие, хотя дверь была приоткрыта. Через щель до меня донесся шорох бумаги, а потом другой звук, уже мне знакомый: постукивание пуговиц, раскладываемых на карте. Я стояла там, не в силах пошевелиться и не в силах постучать, пока из кабинета не раздался резкий голос, заставивший меня вздрогнуть: «Кто там?»
Я поспешно назвалась.
– Ну так входите.
Когда я вошла, глаза под набрякшими серыми веками уткнулись в меня, оторвавшись от предмета его постоянной заботы.
– Капитан, я только что виделся с фельдмаршалом. – Потом он начал говорить все быстрее и быстрее: – Позиции русских вокруг Канцелярии надо уничтожить до рассвета, это просто необходимо, иначе у нас не остается никакой надежды. Задачу можно выполнить только силами авиации, и вы отвезете фельдмаршала в Рехлин, чтобы он отдал соответствующий приказ.
Я сказала, что охотно отвезу фельдмаршала в Рехлин.
– Я возложил на него еще одну обязанность, я возлагаю ее на вас обоих. Предатель Гиммлер находится на севере, он плетет заговор, надеется занять мое место.
Речь его становилась бессвязной. Неимоверным усилием воли он контролировал поток слов, как пытался контролировать подергивающиеся лицевые мускулы, приплясывающую левую ногу и трясущуюся руку.
– Вы должны сказать адмиралу Дёницу…
Он умолк. Я решила, что он окончательно тронулся рассудком. Он смотрел в пустоту, казалось, бесконечно долгое время. Я судорожно сглотнула, и звук показался мне оглушительным.
Он совершил над собой огромное усилие.
– На севере всем заправляет Дёниц. Он должен арестовать Гиммлера. Такова моя последняя воля.
Он положил руки на стол и начал с трудом подниматься на ноги. Я решила, что могу идти, но оказалось, еще нет.
– «Предан до смерти», – проскрипел полный муки голос. – С меня довольно клятв. Я могу доверять только одному человеку на всем белом свете, да еще моему псу.
Со мной что-то произошло, когда я это услышала. Не могу объяснить. Я никогда не могла объяснить, что он творит со мной и бессчетными тысячами других людей.
– Вы сохраните мне верность? – настойчиво спросил голос, от которого я тщетно пыталась спрятаться. Но от него было не спрятаться, и от глаз тоже. В бездонной глубине этих глаз я различила нечто знакомое и в ужасе отшатнулась, будто увидев живое существо, корчащееся в преисподней. И потом мне показалось, будто я тоже лечу в преисподнюю, жертвуя рассудком ради безумия, причем по собственной воле.
Мы с генералом вышли из бункера в кошмарную ночь, где нас ждал «бюкер», похожий во мраке на летучую мышь.
С помощью двух эсэсовцев я выкатила маленький самолетик на крохотный участок мостовой, не изрытый снарядами. Русские здесь почти достигли Восточно-западной оси, и, когда орудийный огонь вдруг ненадолго стих, я услышала русскую речь.
Мы помогли генералу забраться в кабину и торопливо затолкали туда костыли. Беспрестанные вспышки выстрелов освещали самолет, а когда я включила двигатель, в двадцати метрах перед нами разорвался снаряд. «Бюкер» станет отличной мишенью, как только поднимется в воздух.
Я стала круто разворачивать самолет, до упора выжав правую педаль руля. «Бюкер» сопротивлялся и попытался въехать в воронку, но я не позволила, а мгновением позже уже гнала машину по мостовой в противоположном направлении, увеличивая обороты двигателя и моля Бога помочь нам взлететь, в то время как генерал орал мне в ухо: «Вы спятили! Вы с ума сошли!» Да не совсем. Я уже делала это раньше.
Колеса оторвались от земли. Ненадежный воздушный поток порывами проносился под крыльями. Я с трудом набирала высоту, сантиметр за сантиметром, понимая, что не должна поднимать нос ни чуточкой выше, иначе произойдет срыв потока. Мы набирали высоту, но рывками и, конечно, недостаточно быстро, чтобы чувствовать себя в безопасности; а потом вдруг перед нами появилось препятствие, которое, казалось, сводило на нет все мои усилия. За пеленой дыма неясно вырисовалась каменная громада Бранденбургских ворот. Теперь мне пришлось поднимать нос, и я постоянно переводила глаза с венчающей ворота квадриги на спидометр и обратно: скорость, конечно, падала, и, если она упадет еще немного, самолет сорвется с воздушного потока, непременно сорвется…