С деньгами была беда, но Эрнст так и так никогда не умел тратить деньги с толком. Он продал свою «испано-сюизу» и свою яхту.
А еще – форма. Ну разумеется: нельзя же инспектировать истребительные эскадрильи в штатском. Эрнст снимал форму сразу по возвращении домой.
Пять месяцев прошли благополучно. Потом во время одного учебного воздушного боя разбился самолет. На борту находился Вефер, начальник штаба авиации. В министерстве произошли серьезные перестановки.
Эрнста вызвали на встречу с Толстяком, в берлинскую резиденцию последнего – недавно отремонтированную виллу, расположенную на территории прусского министерства. Толстяк, помимо всего прочего, занимал пост премьер-министра Пруссии. Несмотря на свою крайнюю занятость, он находил время следить за планировочными работами. Четыре большие комнаты объединили в одну, и теперь здесь размещался кабинет Толстяка с четырьмя рядами балконных дверей, выходящих на террасу и в сады. В одном из садов находилась львиная яма. Львы, к великому ужасу посетителей и великому удовольствию Толстяка, порой разгуливали по лужайке.
Толстяк сообщил Эрнсту, что тот назначается начальником технического отдела.
Эрнст заявил, что не имеет необходимого опыта работы. Толстяк не стал слушать возражений и сказал, что Эрнсту будут помогать эксперты и что, в любом случае, таково желание Адольфа.
Эрнст понял, что разговор окончен.
Толстяк предложил Эрнсту полюбоваться серебряной моделью биплана «альбатрос», которую ему подарил Хейнкель, а потом они с час предавались воспоминаниям о Мировой войне.
Вражеский истребитель вылетает словно из-под земли. Я вижу, как он стремительно несется навстречу мне, задолго до того, как рев двигателей достигает моего слуха.
Я бросаю машину вниз, к самым холмам, проношусь над фермерским домом, едва не задевая крышу, и пытаюсь скрыться в тени амбара. Истребитель с ревом проносится надо мной, и пулеметная очередь прошивает хвост «бюкера».
Я лечу на прежней скорости. Истребитель скрывается позади, но, повернув голову, я вижу, как он закладывает вираж и разворачивается. Он возвращается для следующей попытки. На сей раз он нас прикончит.
Я нахожусь на высоте четырех метров над ровным участком земли между хозяйственными постройками. Я кричу генералу, что мы садимся, вырубаю двигатель, опускаю закрылки и молюсь. Заруливаю в густую тень амбара, рывком отстегиваю привязные ремни и помогаю генералу выбраться из кабины. Такое впечатление, что костыли повсюду. Мы добираемся до амбара ровно в тот момент, когда истребитель с оглушительным ревом проносится над нами и поливает землю свинцом. Где-то неподалеку начинает мычать испуганная корова.
Мы с генералом сидим в амбаре и прислушиваемся к гулу истребителя.
Он становится тише, а потом снова усиливается.
– Он сделает еще один заход, – говорит генерал, – а потом улетит на базу.
– Что это за самолет?
– «Мустанг». Я думал, американцы находятся дальше к югу. Вы взяли карту?
Я вытаскиваю из кармана карту вместе с хлебом и изюмом. Режу ломоть пополам перочинным ножом и даю генералу кусок хлеба и пригоршню изюма.
Истребитель возвращается. На сей раз он летит очень низко, и он страшно зол. На скотном дворе сущее светопреставление: град пуль, брызги бетонной крошки. В воздухе висит пелена бетонной пыли, смешанной с частицами сухого навоза. Корова истошно мычит.
Самолет чуть накреняется; на мгновение я решаю, что он собирается снова заложить вираж, развернуться и сделать четвертый заход, но он летит прямо вперед, проносится над фермерским домом, над гребнем холма и улетает прочь; гул мотора замирает вдали.
– Он попал в «бюкер»? – спрашивает генерал.
– Не знаю.
– Сходите посмотрите, пожалуйста.
Хвост и фюзеляж в нескольких местах прошиты пулями, но никаких серьезных повреждений нет, и топливные баки целы.
Я возвращаюсь и докладываю генералу. Он изучает карту, прикрывая фонарик ладонью, устроив раненую ногу на куче сена. Бинт насквозь пропитался кровью и выглядит зловеще.
– Где, по-вашему, мы находимся?
Я показываю.
– Значит, осталось еще пятьдесят миль. Машина дотянет?
– Если сумеем взлететь. Неизвестно, сколько у нас места для разбега. Здесь не развернуться.
– Хм-м. Что такое вы мне дали вместе с хлебом?
– Изюм.
– Похоже на овечий помет. Пытаетесь отравить меня, да?
– Если бы я хотела вас отравить, я бы прихватила яд посильнее овечьего помета.
– Гм. Пожалуй. Жаль, что попить нечего. Я умираю от жажды.
Вероятно, у него жар.
– Может, в доме найдется что-нибудь, – говорю я.
Вполне вероятно, в доме вообще ничего не найдется. Никто из нас не говорит этого вслух.
Я смотрю на часы. Раннее утро. Похоже, никакого другого времени суток не существует. Я страшно устала и вспоминаю, что в самолете есть одеяло.
– Пожалуй, стоит немного поспать.
– Мне нужно увидеться с Кейтелем, – задумчиво говорит генерал.
Я жую изюм. Принимая во внимание тот факт, что война закончилась (если не считать стрельбы, которая утихнет не сразу), что через час мы оба можем погибнуть и что я везу генерала под огнем по собственной воле, я нахожу возможным задать вопрос:
– Зачем вам нужно увидеться с Кейтелем?
Он удивленно смотрит на меня, вскинув голову с аристократическим высокомерием, и я словно воочию вижу за его спиной длинную вереницу фон Греймов – полковников, генералов и, возможно, фельдмаршалов.
– Зачем?
– Да.
После паузы он говорит:
– Похоже, вы забыли, что мне дан приказ сделать все возможное для освобождения Берлина. Кейтель располагает исчерпывающей информацией о позициях, занимаемых армией Венка. Само собой разумеется, мне нужно увидеться с ним.
Я задумчиво смотрю вдаль, на окутанные мглой таинственные холмы. Освобождение Берлина – несбыточная мечта; любая наша попытка обречена на провал. Прежде чем мы спустились в кроличью нору, генерал понимал это. Но недолгое пребывание в кроличьей норе пагубно сказалось на его способности мыслить здраво.
Я полечу с ним, куда он скажет, поскольку обязалась доставить генерала к месту назначения. Но на слово «приказ» у меня постепенно развивается аллергия. Нам придется поговорить на эту тему, пока не поздно и пока он еще не совсем сдал. Но боюсь, к такому разговору он никогда не будет достаточно готов.
– Как ваша нога? – спрашиваю я.
– Терпимо.
Лицо у него страшно осунулось. Мне приходит в голову, что в доме могут найтись какие-нибудь медикаменты. Возможно, какие-нибудь лекарства для животных. Сгодится почти все: обезболивающее, антисептики. Какого черта л беспокоюсь? Еще вчера я хотела убить его.