Герр Менке был невысоким мужчиной с гнусавым голосом, рыжеватыми волосами и зелеными глазами, похожими на маленькие камешки.
Он заявился ко мне на второй вечер и спросил, нет ли у меня старых газет для «его мальчиков». В конце той недели во всех школах по стране проводился ежемесячный сбор макулатуры; как школьный учитель, герр Менке в свободное время руководил местной группой активистов. У них лучшие показатели в районе, сказал он, а в прошлом году они заняли второе место по сбору пожертвований в Зимний фонд.
Я сказала, что газет у меня нет. Он сказал, что все равно пришлет ко мне своих мальчиков – вдруг я найду что-нибудь в чулане, – а потом заговорил о параде, назначенном на четвертое воскресенье поста. Он хотел, чтобы я на нем присутствовала и произнесла речь. Я отказалась.
Он был раздосадован, но постарался скрыть свое недовольство. Он выразил надежду на мое скорое выздоровление. Он сказал, что мое присутствие в деревне будет всех воодушевлять.
Пространство изменило свою природу. Каждую крохотную частицу пространства теперь приходилось завоевывать и испытывать снова и снова.
В течение недели я каждое утро поднималась на четвертую ступеньку, пока наконец не стала делать это без труда. Тогда я решила попробовать подняться выше.
Я стояла на четвертой ступеньке и чувствовала, как решимость покидает меня. Казалось, от следующей ступеньки меня отделяет широкая бездонная пропасть.
Разозленная своим малодушием, я шагнула в бездну и обнаружила, что стою на трясущихся ногах на пятой ступеньке, вцепившись потной рукой в перила с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
Это была маленькая победа. Но я ликовала недолго. Мое внимание теперь сосредоточилось на одной вещи, которую я раньше не замечала. Между ступеньками были щели.
Едва я заметила это, как с моими ногами случилось что-то странное. Они похолодели. Они стали как ватные; пространство между плитами, казалось, притягивало их.
Я попыталась сделать еще шаг, но не смогла. Я решила передохнуть. На другой стороне долины сверкали снежные горные вершины. Передо мной вздымалась каменная лестница, на которую я не смела даже смотреть.
Заявившись ко мне во второй раз, герр Менке застал меня не в лучшем расположении духа. Я с утра находилась в подавленном настроении, поскольку никак не могла отвлечься от мыслей об Эрнсте. Погода была слишком плохой для прогулки. Мои успехи в покорении ступенек не застраховывали меня от неожиданных приступов головокружения в самых безобидных обстоятельствах. В тот›вечер я сидела в кресле, пытаясь читать одну из книг, присланных мне мамой из дома; я поднялась на ноги, и пол поднялся вместе со мной.
– Наши мальчики просто герои, – со вздохом сказал герр Менке, глядя в темную даль. – Как бы мне хотелось вместе с ними сражаться там с большевистскими ордами!
– Так почему же вы не сражаетесь? – В тот вечер я чувствовала себя слишком усталой, чтобы соблюдать правила приличия.
Он укоризненно взглянул на меня.
– У меня слабое сердце.
– Да? Сожалею.
– Вы не можете сожалеть сильнее, чем я, фройляйн. Я буквально валялся в ногах у военного врача, я даже – вы сочтете такой поступок глупым – пытался подкупить его, но он и разговаривать со мной не стал. С таким сердцем нельзя воевать, сказал он. Я стал бы обузой для своих товарищей.
– Совершенно верно.
– Впрочем, я тешусь мыслью, что приношу значительную пользу на внутреннем фронте. Кто-то же должен воспитывать молодежь для будущей Германии. Мы здесь ведем такую же войну, как они там. В нашей маленькой деревушке происходили свои сражения за чистоту расы.
Дурнота накатила без всякого предупреждения; я схватилась за ручку кресла, чтобы не упасть, когда пол заходил ходуном у меня под ногами. Я судорожно цеплялась за ручку кресла, стараясь дышать глубоко и ровно и ожидая, когда пол прекратит свою дьявольскую пляску.
Мало-помалу колебания стихли, только на периферии зрения продолжались слабые подвижки. Обессиленная и покрытая испариной, я наконец переключила внимание на герра Менке, который побледнел и испуганно таращился на меня.
– Вам принести воды?
Будь у меня силы, я бы рассмеялась: уж больно комично он выглядел. Вместо этого я кивнула. Он побежал за водой.
Я решила, что герр Менке скоро уйдет. Но я ошиблась. Через несколько минут он оправился от испуга и принялся рассказывать мне о военной ситуации в Северной Африке. Потом он перешел к рассказу о боевых действиях военно-морских сил в Атлантике, о низких боевых качествах американских солдат и о разрушительном воздействии на моральное состояние противника первых налетов германской авиации на Нью-Йорк, которые, согласно имеющимся у него сведениям, отныне будут совершаться каждый день.
Гретл извинялась за непритязательность простой пищи, которую мне приносила. На самом деле я уплетала ее овощное рагу и запеканки за обе щеки, поскольку свежий горный воздух возбуждал аппетит. Однако я только сейчас осознала, насколько была избалована. Теперь в недельный рацион входило лишь триста граммов мяса. Будучи летчиком-испытателем, я могла есть яйца и мясо, когда пожелаю; а в Регенсбурге нас в обязательном порядке ежедневно кормили пищей, богатой белком.
Гретл часто задерживалась на несколько минут, когда я приступала к ужину, но однажды вечером засиделась. Она заговорила о своем племяннике, младшем сыне сестры: добрый мальчик, сказала она, которому сейчас было бы восемнадцать.
Значит, он умер? Я не хотела спрашивать. Он замечательно ладил с животными, сказала Гретл. Бывало, он клал ладонь на спину дрожащей перепуганной овце, и она сразу успокаивалась. В то же время с ним постоянно случались неприятности. Он был нервным мальчиком, робким и неуклюжим; но когда он видел больное или испуганное животное, он сразу становился уверенным в себе и его руки знали, что делать.
– Он всегда всем хотел помочь, – сказала Гретл.
Она плакала. Я отодвинула тарелку и попыталась утешить добрую женщину, но она высморкалась и попросила не обращать внимания.
Я чувствовала себя беспомощной, как всегда, когда сталкивалась с чужим горем. А вокруг было так много горя. Племянник Гретл погиб, предположила я, на Восточном фронте, который поглощал жизни, словно зыбучий песок. Что значит одна жизнь среди множества? Но она значила многое. Смерть – величина неизменная.
– Мне очень жаль, Гретл, – сказала я и подумала о своем брате, который находился где-то в Атлантическом океане. Масляное пятно на черной воде, бесшумная торпеда.
Мне потребовалось два месяца, чтобы взобраться на самый верх каменной лестницы.
В то утро, когда я это сделала, холодный ветер шелестел ветвями деревьев. Собирался снег.
Я медленно поднималась по каменной лестнице. Мне уже не приходилось отдыхать на каждой ступеньке: я могла переставлять ноги с одной ступеньки на другую. Но я сознавала, как медленно я двигаюсь, как часто бьется мое сердце, как подгибаются колени.