— Лежи! Сейчас я кого-нибудь пришлю… — Она вскочила: — Урга! Ургочка!
Ведун попытался пошевелиться — но тело уже совершенно не слушалось. Разве только левая рука соглашалась подниматься. Затылок саднил, ноги горели, спина намокала, плечо онемело.
— Посланник, ты цел? — появилось над ним лицо Чабыка. — Ты жив? Давай помогу!
Кочевник попытался его поднять — сразу со всех сторон Олега резанула нестерпимая боль, и тут же накатилась блаженная темнота.
Да, жизнь колдуна, если сказать честно, тяжела и совсем не радостна. Нет и не было ни одного настоящего колдуна, который бы не расплачивался сполна за тайные знания и свою работу. Плата жестокая: как правило, одиночество, нелюбовь людей, отсутствие отдыха, невозможность прекратить общение с миром духов. Это непосильное ярмо, которое он вынужден нести, не зная мира и покоя в душе <…> Нет у него возможности даже отдохнуть от своего занятия… Работа его не прекращается, даже если сегодня клиентов нет… Многим хочется либо все бросить, либо покончить с собой. Но тем не менее своей деятельности они не прекращают. Почему? Не могут этого сделать. Они пленники и вечные должники дьявола, не принадлежащие самим себе.
А. Шувалов. Оборотная сторона магии. Книга-предостережение
Когда в нос ударил запах жженого мяса, Олег забеспокоился, что его сжигают на погребальном костре, и экстренно пришел в себя. Оказалось, страхи его напрасны — это всего лишь Любовод запаливал лучинкой глиняную масляную лампу, вероятно, заправленную бараньим жиром. Середин для приличия застонал и разлепил пересохшие губы:
— Где я?
— Ты жив, друже? — На лице новгородца расплылась счастливая улыбка.
— Еще не знаю, — честно ответил Олег, попытался приподняться, и тут же его плечо пронзила острая боль. Он рухнул обратно, выдавил сквозь зубы: — Жив, жив, теперь точно знаю.
— Тогда я еще лампу зажгу. И дверь могу поднять, коли пожелаешь.
— Какую дверь? Мы где?
— В Птухе, — перешел на другую сторону комнаты купец и поднес огонек ко второму фитилю.
— Не заставляй тянуть слово за словом, Любовод, — поморщился Середин. — Расскажи сам, что знаешь. Подробно и с самого начала.
— Не ведаю я ничего, друже, — развел руками купец и затушил лучину. — Я ведь с обозом шел, далеко. Как брод миновали, впереди гроза разразилась. Мы, стало быть, катились потихоньку, да токмо вскорости ратники твои помчались. Ну, и не токмо навстречу. И скотина тоже побегла. Я-то встал, страха не допустил. А иные и из моих возничих попрятались. Мы, стало быть, постояли. Гроза утихла. Ан вскорости верный воин твой, что хромает, — он, вижу, с увечными идет, и прям слезы со щек капают. Не поверишь, друже, у меня аж сердце защемило. Я к нему. Глянь, и правда ты на спине у лошади привязан. На второй же ведьма эта. — Новгородец указал чуть в сторону. — От суеты тамошней, сказывал, уберечь тебя хотел, на тот берег спрятать. Бо порядка не осталось, скот и люди вперемешку, все пуганые, по сторонам не смотрят. Недолго и затоптать. Тут я тебя, стало быть, и забрал. С ведьмой. Чумной совсем воин. Идет — а куда, не ведает. Я же сразу смекнул: в баню тебя везти надобно. Ну и ведьму. В бане от любых бед и болезней спасение. Что ушибы запаривать, что лихоманку выгонять, что устаток смывать. Мы с кормчим еще по осени ее тут устроили. Тут и вода проточная в достатке, и печь имеется. Всяко лучше, нежели на траве валяться. Хоть тепло. И сухо. Да?
— Мудро, — кратко похвалил друга ведун, и Любовод сразу приободрился:
— Я уж и затопил, и воды в котел начерпал. Броню вот с тебя снял, поддоспешники. Бабы-дуры заходить боятся. За колдуна тебя почитают. И ведьму. Скоро жар пойдет, отогреешься.
— Гениально, — повысил ставку Олег. — Девицу мою не видел? С разными глазами?
— Кою ты заместо Урсулы возишь? Э-э-э… — Новгородец гордо развел плечи. — Сказывают, она чудо-юдо степное одолела, на косточки порубила и в землю закопала. С тобой ехать рвалась, да дикари здешние чуть не на коленях умолили с ними остаться, оборонить от порождений новых. А этот, хан молодой, он враз сказал, что ведает, чье чародейство людей сгубило. Ужо сотни свежие повел кудесника покарать. Как вернется, голову тебе принесет.
— На кой ляд мне его голова? — поморщился Середин. — Как обоз, войско как, стада?
— Ты об том не беспокойся, старейшины стараются. За день-два сберут усих. Глядишь, там и дальше двинемся.
— Кого соберут? — попытался приподняться Олег, и опять боль в плече заставила его упасть обратно.
— Дык, скотина на пять верст округ разбежалась. Да и ратные иные тоже. Перепуганы усе, мычат, от теней своих шарахаются. Ныне пока сберешь, успокоишь, сызнова исчислишь да поделишь — это ж сколько ден пройдет? Нет, за два не управятся. Отдыхай покуда спокойно. Сейчас косточки отогреешь, кровь по жилам побежит — болячки и отступят. Тебе чего хочется, друже? Ты токмо скажи, все добуду.
— Щелок есть? Хорошо бы мяты набрать пару горстей да заварить, а отвар со щелоком слегка замешать. Чтобы холодил, когда моешься. Холодок, сам знаешь, боль хорошо снимает. Кумысу попить принеси. И одежду чистую, раз уж в бане. Не в грязное же после мытья одеваться.
— Несу, несу. Я быстро…
Новгородец торопливо убежал по лесенке наверх. Хлопнул люк, и наступила тишина, среди которой полешки в печи потрескивали особенно громко. Громко и уютно. Баня медленно, как пивной бокал — хмельным янтарным напитком, наполнялась теплом, таким же убаюкивающим и мягким…
— Вот, вот, принес! — вырвал его из полудремы голос Любовода. — Помочь еще чем иль чего сделать?
— Нет, не нужно, — снова закрыл глаза ведун. — Лежу, греюсь. Хорошо. Дай отдохнуть, друже.
— Как скажешь. Вот токмо дровишек еще подброшу…
Новгородец еще пару минут повозился у печи, после чего его шаги развеялись где-то наверху. Хлопнул люк. Снова пришла тишина…
Уютная, теплая тишина.
Тишина и покой.
А вот сон — пропал начисто.
После долгой борьбы с самим собой ведун смирился с неизбежным и попытался встать. Тело поддалось — то ли вправду отогрелось, то ли успело затянуть самые болезненные раны. Во всяком случае, теперь оно вполне терпимо ныло, а не кусалось чем-то острым в отместку за каждое движение. Олег дотянулся до чаши, притянул к себе — пустая. Пришлось вставать, идти к выстеленному изнутри белой тряпицей бочонку, зачерпывать кумыс из него. Осушив четыре чаши подряд, Середин обогнул еле дышащую старуху, потрогал вмазанный в каменную печь котел емкостью примерно на четыре барана, до краев полный воды. Теплый. Разумеется — такую емкость до утра греть придется.
Подкинув из кучи в открытую топку еще пару поленьев, он взял ближнюю масляную лампу, добрел до второй и только тут осознал одну великую вещь: он ходит! Берет поленья! Носит лампу! Значит — ни одна кость не сломана.