— Хальт! Хальт! — закричал Франц, увидев первым убегающего к кустарнику офицера. — Стреляйте, а то он удерет!
Но убежать гитлеровцу не удалось: автоматная очередь Егора Евсеева срезала его на полпути к кустарнику. После этого случая мы еще больше стали доверять Францу. У нас укрепилась уверенность в том, что он действительно немецкий коммунист и антифашист.
Когда мы возвратились из Хохловки, нас встретила Шура Пляц и сообщила траурную весть:
— Коля, был Иван Каминский, который сообщил, что после тяжелого ранения и длительной болезни в партизанском госпитале умер молодой комсомолец Женя из деревни Вейно.
— Ах, Женя, Женя! Так ты и не выздоровел после этого ранения, — с горечью в голосе промолвил Агапоненко.
День похорон Жени совпал с началом большой карательной экспедиции гитлеровцев со стороны Сенно на отряды Леоновской бригады. Положение было очень напряженным. Мы ожидали, что и на нас снова начнут наступать немцы со стороны Волосова, поэтому похороны Жени решили провести в вечерние часы, когда будет ясно, что немцы уже не начнут против нас боевых действий.
К вечеру похоронная процессия потянулась на окраину деревни к местному кладбищу. В тот момент, когда гроб с телом покойного был уже вынесен из деревни и находился в поле, на полпути к кладбищу, над деревней высоко в небе появился немецкий самолет.
— У, гад! Неужели будет бомбить? — крикнул кто-то из партизан.
Но, к счастью, самолет пролетел над нашей деревней, не тронув ее. Видимо, у него было другое задание.
Уже спустились сумерки, когда мы внесли гроб на кладбище и установили около могилы. Командир, подойдя ко мне, шепотом сказал:
— Комиссар, даю тебе слово.
С кургана, где находилось кладбище, было далеко видно все вокруг. На горизонте с северной стороны, где каратели вели бой с леоновцами, горели деревни. Пламя и дым горящих деревень были хорошо видны с этого кургана.
— Товарищи! — начал я. — Сегодня мы с вами хороним молодого комсомольца, партизана Женю. Это был очень храбрый партизан, страшно ненавидящий фашистских извергов и их приспешников. Он не жалел своей юной жизни в борьбе с врагом, и вот теперь нет его среди нас. Дорогой наш Женя! Твою ненависть к врагам мы берем в наши сердца и клянемся тебе, что отомстим за тебя. Вот мы видим сейчас, как на горизонте горят наши деревни, это фашистские звери уничтожают наших людей. Мы клянемся над твоей могилой, что не простим врагам их злодеяний и будем еще сильнее бороться с этими проклятыми фашистами. Спи спокойно, дорогой товарищ. Мы не забудем тебя…
Прогремело несколько выстрелов, и похороны закончились.
В ту же ночь, после похорон Жени, мы получили приказ оставить деревню Лозы и перебазироваться севернее нее в большой населенный пункт Толпино, который стоял на берегу речки Усвейки, берущей начало в болотах Бука. Рано утром мы уже были в этой деревне. Штаб бригады и первый отряд разместились в северной части ее, а наш отряд расположился в середине деревни, занимая главным образом дома, стоящие на прогоне, идущем к берегу речки. Командир отряда для штаба выбрал крайний дом у самой речки. Хозяин этого дома Прохор Васильевич Лицкевич оказался тяжело больным и со сломанной ногой лежал за занавеской в чуланчике около печки. В доме было душно, пахло тяжелым воздухом больного человека, и полно мух. Поэтому я решил устроиться жить в сарае, стоящем напротив дома через дорогу.
* * *
В последних числах мая 1943 года в один из субботних дней к нам в Толпино ночью на самолете прилетели из-за линии фронта, или, как мы называли, с Большой земли, десять офицеров и три сержанта. У них была своя рация и радист. С собой они привезли большое количество взрывчатки, бикфордова шнура, много капсюлей и других военных материалов, необходимых для проведения диверсионно-взрывных операций. Возглавлял эту группу старший лейтенант по имени Александр. Мы были необыкновенно рады этому событию. Наконец-то у нас теперь есть рация и радист. А сколько взрывчатки привезено — это же целый клад. Особенно радовался прилетевшим из-за линии фронта товарищам наш комбриг Гудков. На радостях от такой встречи он стал называть старшего лейтенанта Александра Сашкой «Субботой». Эту партизанскую кличку он получил от комбрига по той причине, что они прилетели к нам рано утром в субботу. Так и укоренилась за молодым симпатичным старшим лейтенантом эта партизанская кличка.
Прилетевшие к нам товарищи развернули большую подготовительную работу. Они занялись обучением всех партизан и партизанок подрывному делу. Привезенные ими толовые шашки были необычной формы. Каждая шашка с одной стороны была отпрессована по форме железнодорожного рельса. А в капсюль закладывался не обычный бикфордов шнур, а специальный шнур медленного горения. Кроме того, были привезены также специальные спички, которыми поджигался этот шнур. Эти товарищи, являясь инструкторами подрывного дела, демонстрировали нам, как нужно прикладывать к рельсу шашки, как вставлять капсюль, как закреплять колышком эту шашку у рельса и как поджечь шнур.
На другой день после прилета команды инструкторов в штаб бригады прибыли связные от Леонова. Его бригада в то время находилась в Сенненском районе. Связные привезли приказ явиться Гудкову Н. П. на чрезвычайно важное совещание, которое состоится в штабе Сенненской бригады, то есть у Леонова.
— Товарищ Гудков, — предупредили прибывшие связные, — к нам в штаб вам придется ехать через большак Орша — Лепель. Этот большак сейчас тщательно охраняется немцами. По нему все время курсируют немецкие патрули на мотоциклах и танкетках, поэтому будьте осторожны, возьмите с собой охрану.
Гудков поблагодарил этих связных за предупреждение и с собой в дорогу в качестве охраны решил взять взвод партизан из отряда Шныркевича. И сам Шныркевич тоже поехал вместе с комбригом. Если придется вести бой с танкетками, то они решили прихватить с собой противотанковое ружье и 45-миллиметровую пушку. С ней должен был поехать Костя Смирнов.
Когда стали собираться в дорогу, то случайно Франц Питч увидел, что Смирнов готовит к походу свою пушку, и стал просить взять его с собой на это задание.
— Вот что, Франц, я не могу тебя взять с собой. Иди, проси об этом комбрига.
Разобиженный Франц побежал в штаб бригады и стал просить Гудкова, чтобы и его взяли с собой на задание.
— Хорошо, Франц, собирайся, поедешь с нами. Ты повезешь на повозке снаряды к пушке, — разрешил комбриг.
Гудков написал записку, в которой просил, чтобы Шныркевич приказал запрячь в повозку для Франца хорошую лошадь.
— Хорошую лошадь запрячь… А где я их возьму, хороших-то? Что у меня, конный двор? — пробурчал Шныркевич, прочитав эту записку.
И Францу запрягли первую попавшуюся лошадь, которая оказалась старой и очень ленивой. Впереди этой небольшой группы партизан верхом на конях ехали Гудков со своим ординарцем Данченко, вслед за ними везли пушку, а потом шли все остальные партизаны во главе с командиром отряда Шныркевичем. Франц, двигающийся на повозке, сильно отстал, так как лошадь почти не слушалась его окриков и понуканий. Франц нервничал и проклинал того партизана, который подсунул ему эту ленивую лошадь.