Развеселилась чужой беде солдатня, приподнялись от оживленных возгласов на секунду и старослужащие, задремавшие было в привычном убаюкивающем громыхании.
– Соляра! – презрительно выдавил Мышковский.
– Вояки.уевы! – отозвался прикорнувший рядом Сычев.
На перевале взвод Шарагина, словно стараясь обхитрить солнце, прятался урывками в тени скал. Бронемашины то ускользали в галереи, то обнаруживали себя опять, выныривая обратно на дорогу.
Не сразу, но заполз-таки взвод на перевал, и, обернувшись назад, видел Олег внизу на витках серпантина, там, где скалы не заслоняли дорогу, как лезут и лезут вверх грузовики, боевые машины пехоты, бронетранспортеры, и не было конца всей собравшейся на войну техники, затерялось замыкание где-то в предгорьях, а быть может и только от Кабула еще отъезжали последние части.
Ближе к полудню, когда дорога заметно испортилась, стала рябой от частых выбоин, и объезжали скатившиеся с косогора и неубранные валуны, Шарагин заметил, что механик-водитель клюет носом.
БМП потянуло вправо, на крутой склон, нос задрался, машина начала крениться.
…заснул водила… сейчас перевернемся!..
Малость еще, и запросто опрокинулась бы навзничь, как жук навозник, пятнадцатитонная махина, и угробила б хребтом своим всех, кто разнежился на броне в пассажирах. Шарагин, которого потянуло назад и куда-то вбок, уравновесился с трудом, и впечатал ботинок в голову механика-водителя, будто педаль тормоза вдавил в пол. Водила шарахнулся мордой о край люка, привкус крови во рту и боль вывели его из состояния сна, и, видимо, плохо соображая в первые секунды где он, на какой планете, и кто он, взял резко влево, разворачивая машину поперек дороги, а вдобавок ко всему резко затормозил, от чего Шарагин прикусил язык.
…черт бы тебя побрал, идиот! теперь до вечера язык не
пройдет…
Шарагин прыгнул на нос БМП и два раза треснул солдату в грязную от пыли харю:
– Контужу на месте!
Глаза водилы, блуждавшие в тумане усталости, прояснились. Он даже не нашелся, что сказать, а может знал, что лучше молчать – иначе еще раз врежут.
– Поехали! Поехали!
Руками, покрытыми цыпками, с потрескавшейся кожей, в заусенцах, грязными от масла, солдат пытался вытереть лицо, но лишь размазал жирную зеленовато-серую пыль.
…вот подфартило!.. как с такими придурками воевать?..
каждый третий в роте необстрелянный молокосос!.. ничего,
теперь не заснет…
Но «для профилактики» засадил с размаха водиле по шлемофону кулаком:
– Только попробуйте у меня заснуть, Дегтяренко!
Чтобы отвлечься от нервного срыва, успокоиться, Шарагин, мусоля во рту сигарету, осматривал местность.
Монолит скал, треснувший когда-то, и уступивший место аквамариновому горному потоку и серпантину перевала, сменился долиной. После уныния и подавленности каменного желоба открывшийся простор ободрил русского человека, привыкшего к земле ровной, гладкой, несущейся вдаль. Камыши увидел он, заливные луга, почудилось на мгновение что-то знакомое в этом пейзаже;
…сейчас бы увидеть привычный горизонт, окаймленный лесом…
он уставился на вырвавшуюся из тисков гор и от того замедлившую бег речку, стал выискивать ту самую заветную полоску леса, но споткнулся о саманные домики, и иллюзии оборвались – Россия была далеко отсюда.
…кишлачок у подошвы горы – духовский… в прошлом году наша
разведка напоролась там… тем там все заминировано… а вот там,
кажись, мы сами в свое время «чесали»… горы, одни горы… мы
окольцованы горами…
Величественно и надменно, как если бы высказывая презрение к суете и мирским проблемам, возвышались снежные вершины-недотроги, а меж ними растворились речушки, поля, рассыпанные и тут и там кишлаки, спешащие на встречу с победой и со смертью иноземные полчища.
Над массивом гор застряли наплывшие чуть раньше облака, не менее громоздкие, но парящие с легкостью необыкновенной. Со своих тысячелетних вершин горы, казалось, завидуют этой легкости облаков, их способности полететь дальше, не задумываясь, и не жалея ни о чем. Снежные пики тянулись в бесконечность, будто мечтая о воле, мечтая вырваться из этого мира, упрятаться повыше, устав от его глупости, жестокости, словно задыхаясь от воздуха, пропитанного ненавистью, несправедливостью, кровью и страданиями.
…горы в Афгане всегда рядом с тобой… то за спиной,
словно человек какой стоит и стоит, засыпаешь – стоит,
просыпаешься – стоит… стоит и не двигается, не уходит… то
спереди горы, как забор высоченный, чтоб не сбежал отсюда
никто… не зря вовсе выдумала их природа… не будь на
свете гор, кто бы разъединил ненавистные друг другу
народы, упрятал бы от смерти, от погони, от мести…
поубивали б они себе подобных существ на открытой
местности, столкнулись бы все разом и сгинули б очень
скоро, ибо не научились еще мы жить вместе без брани,
зависти и насилия… для этого и придуманы горы, и леса
дремучие, и пустыни, и моря… долгие годы спасали эти горы
Афганистан… нас, русских, как народ значимый в истории
человечества, видимо, наделил кто-то исключительными
полномочиями… нас разбросала история на огромных
территориях, и от того, быть может, мы представили, что нам
позволено воздействовать на судьбы остальных
народов, малочисленных, по сравнению с нами, и,
соответственно, не столь сильных… народы, которым по
невезению выпало проживать рядышком, по соседству с
Россией… мы никогда не брали в расчет их планы,
распоряжались, мы пьянели от своего могущества,
наслаждались властью и силой… мы потворствовали злу,
дьяволу, участвовали в его коварных замыслах… полигон
дьявола здесь, в Афгане… слишком уж мистично как-то
звучит… мы привыкли постепенно, в нашей крови
выработалась тяга к власти… какой-то ген у нас, у русских,
как, наверное, и американцев, безусловно отравлен ложным
сознанием всемогущества… будто от нас зависит