— Виууужжж! Виууужжж! — неслась над селом шрапнель за шрапнелью.
— П! П! П!
По улице проехали подводы с ранеными. Окровавленные солдаты, наскоро перевязанные, метались в санях, стоная и вскрикивая при каждом толчке. Старухи вздыхали, охали, крестились. Толпа сосредоточенно молчала. Люди знали, что многие или даже большинство раненых были насильно загнаны на фронт.
— Та-та-а-та, тах-та, тах-тах, — задыхался где-то близко «максим».
— Бум, бум, бум, бум, бум, — баском вторил ему «кольт».
— Трах, трах, трах, — ломали сухие ветки винтовки.
— Диу, диу, диу, — звонко в морозном воздухе пели пули.
— Наша берет, скоро белым амба будет, — сказали в толпе.
Настроение поднималось. В руках некоторых появились пистонные ружья, вилы, топоры.
Шарафутдин на трех подводах вез полковничье имущество.
— Ребята, чего это мы орловского холуя отпускать будем с нашим же добром? Бей его!
Молодой парень вскинул к плечу одностволку. Грянул выстрел, и Шарафутдин, схватившись руками за окровавленное лицо, упал с саней.
— Ура! Ура! Ура-а-а-а-а!
— Наши пошли в атаку, — закричал старик Черняков. — Ребята, которые с вилами, — к воротам становись, а которые с ружьями, — на заплоты. Не дадим сбежать белым гадам.
Улица опустела, затаилась, выжидая. Цепи белых дрогнули, смешались и в беспорядке, почти не останавливаясь, побежали к селу. Полковник Орлов носился среди бегущих на своей белой кобыле и хлестал нагайкой гусар направо и налево.
— Гусары, пехота вы вонючая, а не гусары! Стой! Стой! Застрелю! — орал он. — Господа офицеры, что вы делаете? Куда бежите, как бабы!
Никто не слушал его. Солдаты и офицеры бежали по улице, бросая винтовки, патроны.
— Бах, бах, — загремели дробовики из-за заплотов.
— Ура! — закричал Черняков и выскочил из ворот с длинными вилами. Бегущие остановились. Две людские стены сошлись вплотную и сцепились в последней смертельной схватке. Вилы были длиннее винтовок. Крестьяне валили орловцев, как снопы. Яркое зимнее солнце выглянуло из-за туч. На конце улицы засверкали клинки конных партизан. Отчетливо заалели красные банты, ленты и знамя. Судьба штыкового боя решилась в несколько секунд. Полковника Орлова захватили живым. Партизан снимал с него револьвер и шашку. Белая кобыла полковника валялась поперек дороги, судорожно дергая тонкими длинными ногами. За конным дивизионом Кренца по тракту стала входить пехота. Впереди шел 2-й Медвежьинский полк, левее его и сзади по проселку двигался 1-й Таежный, 3-й Пчелинский подходил резервом сзади всех. Председатель армейского совета Жарков и главнокомандующий Северным таежным фронтом Мотыгин ехали верхом вместе с первыми цепями. Со стороны Светлоозерного ползла черная масса восставших шахтеров. Шахтеры шли с красными знаменами, вооруженные винтовками, самодельными пиками, вилами, дробовиками. Легкораненые с красными мокрыми повязками на головах и на руках шли в строю. Шахтеры, партизаны и крестьяне Медвежьего тремя бурлящими волнами сшиблись на середине села, заплескались, зашумели. Хмельная радость освобождения разлилась по избам. Все Медвежье высыпало на улицы. Женщины, дети, старики, старухи, взрослые и подростки, парни и девушки. От радости плакали. Смеялись, целовались, жали друг другу руки.
Избенка была построена из тонкого леса и горбылей. Ветер лез в нее со всех сторон через широкие щели. Пол заменяла утрамбованная земля. Окна, наполовину выбитые, замерзли, облипли снегом. Мотовилов стоял в раздумье на пороге.
— Нет, здесь холоднее, чем просто у костра, — решил он. — Фомушка, ломайте эту хибарку и в огонь. Разложим костер побольше, тепло будет. Видишь, постройка-то какая дрянная, в ней, только, значит, летом жили.
Барановский лежал в санях, невнятно бредил. Фома с Иваном сняли с петель дверь, вырвали рамы, разобрали небольшое крыльцо, изрубили все в щепки, разложили костер. В темноте мимо по дороге звонко скрипели полозья. Обозы лентой шли, не останавливаясь. Н-цы отпрягли лошадей, набросали им снопов овсяной соломы, взятой тут же из огромного зарода. Солдаты улеглись плотным кольцом вокруг огня. Мотовилов, отворачивая лицо от жара, грел руки. На огонь вышла из темноты длинная лошадиная морда с двумя оглоблями. Подъехал верховой, с трудом слез на снег, прихрамывая, подошел к костру.
— Кто здесь старший, господа?
Мотовилов спрятал руки в рукава, обернулся к говорившему, прищурившись, стал вглядываться в его лицо.
— Я старший, а что?
— Разрешите мне переночевать у вашего костра?
Мотовилов кивнул на своих солдат.
— Смотрите, сколько у нас народу. Негде.
— Ради Бога, как-нибудь. Я офицер. У меня жена вон в санях лежит, после тифа. Двое детей.
— Ведь вы же видите, что у нас нет места, — немного раздраженно ответил Мотовилов.
В темноте заплакал ребенок. Незнакомый офицер неожиданно встал на колени, заговорил, сдерживая дрожь отчаяния:
— Умоляю вас, ради Бога, заклинаю всем святым, позвольте остаться у огня. Мы закоченели. Ребятишки совсем замерзают. В последней деревне никто, никто… — голос оборвался, офицер задрожал, — никто не пустил нас в избу. Боже мой, мы четвертые сутки под открытым небом, измучились вконец. Умоляю вас.
Мотовилов быстро встал.
— Что вы, что вы делаете? Встаньте сию же минуту. Оставайтесь, как-нибудь потеснимся. Где ваши дети?
— Вот.
Дети, два трехлетних мальчика-близнеца, закутанные в меха, были втиснуты в большие переметные сумы, притороченные к седлу. Мотовилов помог офицеру снять их со спины лошади. Детей и женщину положили к самому огню. Мальчики плакали.
— Молочка. Е-е-есть.
— Сейчас, сейчас, детки, — суетился около них отец.
— Коля, молоко в передке саней, в большом мешке.
Офицер стал раскалывать над котелком большой мерзлый круг молока.
В легких санках, с кучером на козлах, остановился у костра какой-то полковник.
— Какая часть? — громко крикнул он, не вылезая из саней.
Черноусов не торопясь ответил:
— 1-й Н-ский полк.
— Сию же минуту очистите эту заимку, костер можете не тушить, — приказал полковник.
— Что-о-о? — рассвирепел Мотовилов. — На каком основании? Вы кто такой?
— Я начальник У-ской дивизии. Сейчас подходят наши боевые части. Здесь будет первая линия. Красные совсем рядом. Ваш чин? — в свою очередь спросил полковник.
— Подпоручик.
— Так вот, подпоручик, потрудитесь немедленно исполнить мое приказание, иначе я вас арестую.
— Хоть ты и полковник, а мерзавец, — отрезал подпоручик.