Тяжело дыша, Обермейер схватился за телефонную трубку.
— Что с планом? — спросил он помощника.
Ему ответили, что план, как и приказано, будет готов к вечеру завтрашнего дня.
— Слишком медленно! — крикнул Обермейер. — Какого дьявола вы там возитесь? План я буду рассматривать сегодня в двадцать четыре часа. Да, да. И никаких «но», — и он ударил трубкой по аппарату.
Дома, перед обедом, Обермейер присел к радиоприемнику «Сименс» и включил его. Послышался невеселый голос берлинского диктора. Диктор извещал, что пала Братислава. Сухо и монотонно он читал сводку с Восточного фронта. Обермейер закусил губу и дрожащей рукой перевел переключатель на другую волну. Послышалась чешская речь. Радиостанция из Кошице сообщала всему миру, что чехословацкий президент назначил новое правительство, в состав которого впервые за историю Чехословакии вошли деятели коммунистической партии во главе с Готвальдом.
— Готвальд… Готвальд… — беззвучно шептал Обермейер, — опять Готвальд… И совсем рядом, в Кошице… Он уцелел… А я…
Радио передавало текст воззвания нового чехословацкого правительства. Глаза Обермейера потеряли всякий блеск. Казалось, расширенными темными зрачками он смотрит в самого себя.
«…Национальные комитеты должны повсеместно взять на себя руководство боевыми действиями, а на освобожденной территории немедленно от имени чехословацкого правительства принять власть. Граждане, объединяйтесь и защищайте личное и общественное имущество от немецко-фашистских поджигателей и разрушителей! Создавайте отряды национальной обороны, чтобы помешать гитлеровцам разрушать транспорт и связь, общественные учреждения и здания! Не позволяйте гитлеровцам портить промышленное оборудование, уничтожать запасы сырья и продовольствия!
…Создавайте вооруженные отряды и, действуя вместе с партизанами, расправляйтесь с немецко-фашистскими захватчиками!»
Когда диктор начал передавать резолюцию ЦК Компартии Чехословакии, рука Обермейера скользнула к заднему карману.
«…Нельзя допустить, чтобы наш народ, — читал диктор, — пассивно ожидал своего освобождения Советской армией. Невозможно допустить, чтобы чешский народ не выступил с оружием в руках против уничтожения наших городов отступающими гитлеровскими полчищами. Выступим против увода чешских людей, против уничтожения Праги. Чешский народ должен собственными силами способствовать своему освобождению из-под ига оккупантов и спасению жизни чехов и богатств чешских земель».
— Посмотрим, как вы не позволите нам поднять на воздух вашу Прагу! — проскрежетал штурмбаннфюрер. — Посмотрим! Мы разрушали и будем разрушать. Кричите, сколько вашей душе угодно, а мы сделаем свое дело…
Он встал, с силой отшвырнул ногой стул. В половине одиннадцатого ночи, когда Обермейер собирался принять своего помощника с планом разрушения Праги, его вызвал к себе фон Термиц. Случилось что-то невероятное. Стреляя из собственных винтовок, четыре эсэсовца получили тяжелые ранения, а трое свалились замертво. Произошло это так. За городом приводился в исполнение смертный приговор; когда эсэсовцы начали стрелять, винтовки неожиданно стали взрываться. Поднялась паника. Двенадцати из числа приговоренных к расстрелу удалось скрыться. Фон Термиц приказал немедленно выехать на место происшествия. Туда уже направился его порученец унтерштурмфюрер.
Загородная вилла, где производился расстрел, была расположена на дороге в Челаковице, на довольно большом расстоянии от Праги. Выехали ночью. В машине, кроме Обермейера, сидели врач и медицинская сестра. С точки зрения штурмбаннфюрера шофер вел себя возмутительно. Он боялся включать фары, несколько раз останавливался из опасения налететь на встречные машины, поминутно высовывался из кабинки, прислушивался и вглядывался в звездное апрельское небо, по которому рыскали лучи поисковых прожекторов.
Шофер только неделю назад прибыл с фронта, о чем он и рассказал в оправдание своей чрезмерной осторожности. Только в дороге Обермейер понял, почему штандартенфюрер именно его послал на расследование: сегодня расстреливали группу арестованных, прошедших через его, Обермейера, руки.
Сад с еще не распустившимися деревьями был обширен. Пока машина виляла по его узким аллеям, прошло не менее пятнадцати минут. Обермейеру сад показался лесом. Наконец машина остановилась, и все вышли. Засуетились эсэсовцы. Обермейера, врача и сестру ввели в полуразрушенную трехэтажную каменную виллу. Окна ее были темны. Через длинный коридор, который солдаты освещали карманными фонариками, они попали в просторную и совершенно пустую комнату. Судя по темным, ободранным обоям и камину, можно было предположить, что здесь когда-то была гостиная. Сейчас она освещалась четырьмя керосиновыми фонарями, стоявшими на полу. Неподалеку от фонарей лежали девять человек: четыре мертвых, пять раненых.
Гауптшарфюрер СС, прибежавший со двора, доложил о происшествии. Он не сказал ничего нового. Все это Обермейер уже слышал от фон Термица.
— Где унтерштурмфюрер? — спросил Обермейер эсэсовца.
Тот молча указал на мертвее тело, лежащее в стороне.
— Ничего не понимаю. Что у вас здесь происходит? Ведь унтерштурмфюрер прибыл сюда уже после происшествия? — обратился Обермейер к эсэсовцу.
— Так оно и было, — подтвердил тот. — Как и вам, я доложил ему о происшедшем. Он попросил показать патроны, которыми мы заряжали винтовки… Я его предупредил, что все дело именно в патронах. Но он рассмеялся и потребовал винтовку. Когда он зарядил ее и дослал патрон в ствол, мои ребята разбежались. И вот последствия… Сам погиб и еще одного человека ранил.
Фон Термиц говорил о семи пострадавших; теперь их тут было девять.
— Хотите взглянуть на унтерштурмфюрера? — спросил эсэсовец. — Он еще не остыл… Это случилось минут за десять до вашего приезда.
Обермейер не испытывал к этому особого желания, но отказаться считал неудобным. К тому же эсэсовец, не дожидаясь его согласия, взял с пола лампу и поднес ее к лицу покойника.
Обермейер подошел. Эсэсовец опустился на корточки и, держа фонарь в одной руке, другой стал водить по обезображенной голове бывшего порученца штандартенфюрера.
— Видите? — говорил он. — Осколок затвора угодил ему прямо в глаз… Пожалуй, вошел в мозг… А вот еще… Перебита сонная артерия. — Эсэсовец вытер о брюки запачканный кровью палец и поднялся. — А больше человеку и не требуется, чтобы умереть. Да и каждому из этих угодило в голову. Кому больше досталось, кому меньше. Только вот этого ранило в грудь. Это когда выстрелил унтерштурмфюрер.
«Идиот… Достукался, — подумал об унтерштурмфюрере Обермейер. — Тогда, на озере, он проникся жалостью к овчаркам, а здесь решил экспериментировать. Придется штандартенфюреру подыскивать себе нового порученца».
— Покажите-ка мне патроны, — приказал Обермейер.
Эсэсовец притащил и поставил у ног штурмбаннфюрера раскрытый ящик; из него взяли не больше чем одну десятую часть патронов.
Обермейер осторожно, будто касался гремучей змеи, взял кончиком пальцев патрон, поднес его к свету и повертел. Ничего особенного. Обычный патрон.