Божена потеряла вкус к жизни. Втихомолку она часто плакала. В отсутствие мужа она подолгу сидела у открытой печки и куталась в теплую шаль — она всегда чувствовала озноб. Куталась и думала горько, что ей теперь не согреться ни у какого огня.
Заниматься не хотелось, и Божена заметно стала отставать в учении. Она понимала, что из мелких, повседневных фактов непонимания и несогласия между ней и мужем вырастает стена. Божена мечтала о полном нравственном слиянии с мужем, а вместо этого родилась отчужденность. Ее образ мышления резко изменился. Она не решалась заговорить об этом с отцом и скрывала свою боль. Но постороннему человеку могло показаться, что в квартире молодоженов царят мир и любовь. Супруги никогда не ссорились, не говорили друг другу оскорбительных слов, но не говорили и сердечных. Мир был налицо, но мир холодный, не дающий радости. И не было уверенности в завтрашнем дне. По крайней мере у Божены.
Божена с болью в душе признавалась себе, что уже не питает никаких надежд на перемену. Углы до того заострились, что их нельзя было сгладить. Только большое, самоотреченное чувство могло ей дать силы примириться с положением, в котором она оказалась. Но такого чувства к Неричу она в себе не находила.
Невольное признание Софии, выдавшее тайну мужа, нанесло Божене окончательный удар. Умерли последние надежды. Весь мир ее печальной, ненадежной любви разбился в черепки. Все было обманом и самообманом. Открылась пустота, которую уже ничто не заполнит.
Божена очнулась, привстала. У нее было ощущение, что она одна в квартире. Прошла в соседнюю комнату — Нерича там не было. И тут ее ошеломила страшная догадка: не является ли Нерич и в данное время разведчиком? Ей стало дурно. Она долго не могла прийти в себя. Надо было пересилить себя и пойти к отцу. Личное несчастье перерастало во что-то большее…
На улице падал снег. Из-под дуги позднего трамвая сыпались синие звезды, город казался сказочно красивым в эту ночь. Но Божена была слепа и глуха. Горе целиком завладело ею.
Увидев дочь, вошедшую в его кабинет, Лукаш сразу всполошился. Она ни разу не была у него на службе. В этом не было никакой надобности. А сегодня ночью пришла. Весь вид Божены говорил о том, что случилось несчастье.
Божена молча подошла к креслу и почти упала в него.
— Что произошло? — испуганным голосом спросил Ярослав.
Она не могла сразу точно и внятно ответить отцу. Небывалое нервное напряжение сменилось слабостью. Губы Божены задрожали, она уронила голову на подлокотник кресла и разрыдалась…
Долго слушал Ярослав беспорядочный рассказ дочери. Когда она сказала, что до войны Нерич жил в Чехословакии не в качестве врача, а в качестве руководящего работника югославской разведывательной службы, лицо его почернело.
— А можно верить этой Софии? — спросил он.
— Я верю, — коротко ответила Божена.
Она рассказала, как изменился в лице Нерич, когда она сообщила ему, что у него и Софии общая профессия.
— Вот это ты напрасно сделала, — не сдержался Лукаш. — Если сбудутся наши худшие подозрения, ты навредила делу. Я сейчас вызову Антонина.
Божена с мольбой подняла руки.
— Антонин… — едва вымолвила она. — Какой стыд! До чего я дошла… Как он отнесется к этому?
— Самолюбие надо отбросить в сторону, дочка. Сами виноваты… Погрузились в болото, так надо выкарабкиваться. Антонин остается Антонином. Я его ни в чем не виню. Он честный человек.
Лукаш подошел к телефону, снял трубку и набрал номер.
— Это ты, Антонин? Зайди ко мне. Да, да, немедленно… Да, важное. Может быть, даже чрезвычайное, — и положил трубку. — Он сейчас будет здесь.
Божена решительно поднялась, оправила пальто и шапочку.
— Я пойду… Сам расскажи ему обо всем. Мне слишком тяжело.
Ярослав подошел к дочери и положил свои тяжелые руки на ее плечи.
— Хорошо. А ты будь мужественна и не падай духом. У тебя есть отец и друзья. Крепкие друзья, которые не покинут тебя в беде. Поняла?
Она кивнула головой. Лукаш продолжал:
— Веди себя с мужем так, будто ничего не произошло и ты не придала этой истории значения. Если он сам заговорит на эту тему, упрекни его легонько, но не проявляй ни любопытства, ни подозрений. Ты хорошо понимаешь меня?
Божена снова кивнула головой.
— Будь коммунисткой. Признаюсь, и мне в голову лезут тяжелые мысли. Боюсь, как бы не пришлось нам обоим идти с покаянной в Центральный комитет. Все может быть.
Он поцеловал дочь, и она вышла из кабинета.
2
«Да важное. Может быть, даже чрезвычайное», — повторял Антонин слова Лукаша. Что же случилось? Никогда не говорил Ярослав так взволнованно и тревожно.
Он вошел в кабинет Ярослава. Лукаш сидел, откинувшись на спинку кресла и вытянув на столе руки. Судя по выражению его лица, трудно было подумать, что он взволнован. Скорее следы усталости лежали на нем. Темно-синие глаза Ярослава смотрели печально.
— Садись, Антонин, — сказал он тихим голосом, не меняя позы.
Антонин присел.
Ярослав молчал, и не потому, что ему трудно было заговорить с Антонином обо всем, что произошло. Вовсе нет. Он решил сделать это сразу, не задумываясь, даже в присутствии Божены. Ему просто было тяжело. Стараясь не показать этого перед дочерью, совершенно разбитой горем, теперь он не только осознал, но и почувствовал всю тяжесть и значение случившегося. Самое страшное заключалось в том, что Нерич до войны был разведчиком. Одно это, а также и то, что Нерич тщательно скрывал свое лицо, заставляло предполагать самое худшее. Если он честный человек, то зачем ему скрывать прошлое? Лукаш прикрыл глаза рукой.
— Очень скверно получилось, дорогой мой, — начал Ярослав, — очень скверно… Мы попали в беду. Я и дочка.
Антонин, не понимая, смотрел на него.
— Ну-ну, говорите скорее, Ярослав… Зачем вы тянете? — поторопил его Антонин и тут же одернул себя: он никогда не позволял себе разговаривать с Ярославом на службе таким тоном.
Лукаш сильно встряхнул головой, будто отгонял назойливого слепня, и выпрямился:
— Нерич оказался не тем, за кого он себя выдавал и за кого мы его принимали.
При имени ненавистного Нерича Антонин сжал кулаки.
— Как? Что ты сказал? — вскрикнул он, не замечая того, что говорит с Ярославом на «ты».
И Лукашу было не до этой подробности.
— Именно так, дорогой, — продолжал он. — Как выясняется, до войны в Праге он был не только врачом, а еще и югославским разведчиком.
Антонин крепко схватился обеими руками за доску стола и налег на него грудью. Странную он пережил минуту. С одной стороны, все торжествовало в нем: его разлучник оказался к тому же и подлецом. С другой стороны, он испугался за Ярослава и Божену, которых это открытие не могло не задеть. Что же повторять, как дорог ему был старый Лукаш! Пусть он не понял его, пусть он доверился дочери, обидел Антонина — разве могло это пошатнуть его многолетнюю сыновнюю любовь к Ярославу? Уж слишком крепки и прочны были узы, связывавшие этих двух людей. А Божена? К ней и сейчас рвалось его сердце.