— Вся беда в том, — говорил Труска, — что многие имеют самое туманное представление, какой должна быть Чехословакия после изгнания немцев… Одни говорят, что вместо немцев придут русские. Подумать только, какой вздор может прийти в голову! Другие толкуют о том, что страна вернется к старым порядкам. Опять, значит, Гахи, Годжи, Вераны, Сыровы и прочая дрянь. Третьи опасаются, как бы не началась гражданская война. Все это прямой результат пропаганды лондонских эмигрантских кругов. Они мутят воду, чтобы легче устроить дела своих хозяев. Отсюда наша общая задача, твоя и моя: открывать людям глаза, рассказывать им с предельной ясностью, к чему мы стремимся, за что бьемся, кто наши друзья и кто враги, какой мы хотим видеть в будущем нашу республику. С этого и надо начинать. И еще у меня появилась одна мысль…
Он рассказал, что в расположении правительственных войск открыт клуб; там в свободное время собираются офицеры и солдаты. При клубе есть буфет. Буфетчицей работает чешка, уже немолодая. На днях она вышла замуж за какого-то немца и собирается уезжать в Германию, но, кажется, не может найти себе замену. Обстоятельство понятное. В прошлом и позапрошлом году кандидаты на такую должность нашлись бы без труда, а сейчас, когда у границ стоит Советская армия, охотников нет. Мало кто согласится теперь сотрудничать с оккупантами, да к тому же по собственной воле. Идти к оккупантам — это значило заклеймить себя как их пособника.
— Я поняла вас, Адам, — прервала его Божена. — Вы предлагаете, чтобы я заклеймила себя званием их пособника.
Труска рассмеялся.
— Совершенно верно! Ты понимаешь, что это значит — проникнуть в их гнездо?
— Да, понимаю. И скажу чистосердечно: боюсь.
— А ты, девушка, не робей. Я тебе преподам всю науку.
И Труска раскрыл перед ней свой нехитрый план.
Божена должна прийти в клуб и, отыскав буфетчицу, сказать ей, что ищет работу. Вот и все.
— Поняла?
— Да… Я подумаю…
2
Божена не решалась сразу ответить утвердительно. И она сказала правду — ей было страшно.
Все ее участие в общей борьбе за минувшие годы ограничивалось тем, что она по наказам отца или по поручению Морганека встречалась с Гавличеком и с почтальоном Вандрачеком. Встречаясь, она передавала им все, что ей приказывали, и запоминала то, что они ей говорили. Это была пассивная роль. Теперь ей предложили иное. Она самостоятельно должна разыскивать людей, на которых можно положиться, входить в их доверие, вовлекать их в борьбу. Это представлялось ей делом сложным и непосильным. Надо выделить среди людей именно такого человека, который не предаст. Надо найти дорогу к его сердцу и совести и повести за собой. Нет, она не справится с такой сложной задачей.
Рассуждая так, Божена подошла к дому Морганека. Именно в это время его легче застать дома. Открыв дверь, она на пороге нос к носу столкнулась с крупной светлой блондинкой. Обе невольно отшатнулись и оглядели друг друга.
— Вы сюда? — гневно спросила незнакомка, приподняв круглый подбородок.
— Почему вы спрашиваете? — ответила Божена; ей померещилось, что эта молодая и, видно, напористая женщина сейчас оскорбит ее.
— Это ко мне, Лидочка… ко мне, — вмешался смущенный Морганек, натягивая на себя пиджак.
Лидия повернула голову и смерила Морганека взглядом, полным высокомерия и презрения.
— Так… так… — процедила она сквозь зубы. — По-ни-ма-ю.
— Что ты понимаешь? — бормотал Морганек. — Не вижу ничего, что тебе нужно понимать.
— Прощайте! — бросила блондинка и, театрально подняв голову, удалилась.
Краснея от стыда, Божена вошла в комнату. Морганек размашисто сел на стул и энергично взъерошил волосы.
— Вот ведь не во время ты вошла, — сказал он с искренней досадой. — Ну что бы на минуту попозже.
Божена стояла у двери, не зная, что сказать.
— Я очень жалею, Владислав, — пробормотала она нерешительно.
Морганек встал, отодвинул стул и неожиданно рассмеялся.
— Все на свете трын-трава… Увы, я недостоин твоей жалости. А сознайся, хороша Лидка, а?
Божена пожала плечами.
— Ведь я холостяк, снизойди к моему положению. — Но, видимо, он уже не мог продолжать разговор в таком тоне и быстро спросил: — Ты Марию давно видела?
— Марию? — Божена старалась припомнить. — Дней десять назад.
— Ну, в таком случае ты ничего не знаешь, — оживился Морганек. — Антония Слива свалился с неба. — Заметив испуг на лице Божены, он продолжал горячо: — Да, да… заявился к Марин прямо из лесу, с явкой к Ярославу. Он партизан.
— Антонин жив? — вскрикнула Божена.
— Жив и здоров, дай бог каждому. Парень что надо. Он сидел вот здесь, на этом самом стуле. А Ярослав вот здесь стоял.
— И отец у тебя был? — Лицо Божены медленно стало бледнеть.
— Я же говорю, они здесь встретились.
— Почему ты не предупредил меня?
Морганек насупился.
— Как понимать твой вопрос? Это же была конспиративная встреча.
— Господи, мне хоть бы краешком глаза увидеть его! Истосковалась, измучилась.
— Потерпи. Больше терпела. Он шлет отеческий привет и поручил мне поцеловать тебя, — Морганек сделал шаг к Божене.
— Ну уж нет, это не пройдет. — Она весело заслонилась рукой и рассмеялась. — Мало тебе Лиды? Такая красивая девушка.
— Твоя воля, — с деланным равнодушием сказал Морганек. — Я человек педантичный и привык выполнять поручения добросовестно. — Он тут же переменил тему: — Про Карела слышала?
— Нет, ничего не слышала.
— Арестован.
Божена вздрогнула.
— Когда?
Морганек сказал:
— Вместе со Зденеком Сливой. Организовали крушение.
Точно тяжесть легла на плечи Божены. Она сгорбилась.
— Карел, Карел… Что же с ним теперь будет?
1
В полдень Блажека вызвали в гестапо, во дворец Печека, комната № 40.
Вот уж не скажешь, что Блажек трус. В любую критическую минуту, перед лицом любой опасности он чувствовал только прилив сил. Но каждый вызов в гестапо его настораживал.
«Они могут потянуть ниточку от Ярослава или от Божены, — думал он. — Если от Божены, то беда не велика, можно вывернуться. А если от Ярослава… В случае провала Ярослава хозяин пансиона, конечно, скажет, что его прислал со своей рекомендацией некий Ян Блажек. Как я буду объяснять наши отношения? Хм… Сказать, что он мой родственник? Но у него другая фамилия… Впрочем, на этот счет мы с Ярославом твердо договорились. На допросе он должен показать, что еще в тридцать седьмом году выполнял мои полицейские поручения. Вот это, пожалуй, убедительно прозвучит».