— Кто здесь? — закричал Заккариассен.

Юн дождался, пока тот крикнет трижды, потом снял капюшон и вышел на свет под окном.

— Это я,— сказал он.

Глаза старика превратились в две узенькие щелочки. Он узнал пришельца, открыл рот и попятился в глубь комнаты. Юн услышал удар, затем вскрик. Прошло не меньше минуты, пока старик вернулся к окну.

— Чего тебе от меня надо? — крикнул он срывающимся надтреснутым голосом.

Юну не надо было ничего — во всяком случае, ничего такого, о чем он хотел бы крикнуть в ответ. Поэтому он натянул капюшон и отступил в темноту.

Старик продолжал кричать, уже изнемогая. Теперь свет зажегся и на первом этаже, распахнулась дверь, и бондарь, продавший Юну бочонок-четвертушку, в одном белье вышел на крыльцо. Он встал под окном Заккариассена и спросил, из-за чего переполох.

— Здесь кто-то есть,— прошелестел хозяин завода слабым голосом.

Юн отошел в самую глубину сада и залез под куст. Запах набухших почек на кустах смородины смешивался с вонью прелых водорослей и рыбьей требухи на причале. И Лиза встала рядом: она пришла не мучить его, а разделить с ним радость. Он услышал сиплый голос бондаря:

— И кто это был?

— Мальчишка этот, псих. Он снова приходил.

Это точно, подумал Юн. Я приходил сюда всю жизнь, к твоему огорчению и раздражению, старая свинья.

— Я видел его собственными глазами, вот как раз там, где ты сейчас стоишь.

Бондарь пошарил вокруг, огляделся, послушно протопал в темноте несколько кругов и заглянул под пару кустов. Ни зги не видно. И никаких посторонних звуков, лишь привычный шум моря и стук когтей чаек по железной крыше — Юн действовал бесшумно и тогда, и сейчас.

— Я ничего не вижу,— устало сказал бондарь и пошел к дверям.

— Он здесь, клянусь!

— Нет здесь никого. Ложись спать.

Это что-то новое: так с Заккариассеном в дни его могущества не позволял себе говорить никто, даже бондарь. Похоже, догадка Юна верна: старик начал сдавать. Когда бондарь запер дверь и погасил свет на первом этаже, Юн поднялся и подошел под самое окно. Хозяин завода смотрел прямо на него. Смотрел секунд двадцать, может, и полминуты.

— Я вижу, что ты здесь,— проговорил он.— Я тебя вижу. И окно захлопнулось.

Юн пробежал по саду и перепрыгнул через ограду.

Крики еще долго сопровождали его, пока он шел на юг среди поросших мхом скал. Теперь со стариком на повышенных тонах разговаривали бондарь и еще два-три человека. Но Юна это уже не касалось, он находился вне их досягаемости и был так доволен, словно выполнил сложное задание на пятерку с плюсом.

14

Юн провозился со стеной три дня'. Потом сутки снова штормило. А наутро пришлось идти с троюродным братом в море, искать пропавшие в непогоду снасти.

Они тралили дно кошкой, но нашли лишь несколько кусков перемета, какие-то никчемные обрывки, и еще засветло новый шторм загнал их обратно в гавань. Они пришвартовали лодку и вместе с другими рыбаками сели в плетеные кресла у входа в магазин — поболтать. Троюродный брат Юна угостил всех пивом. Разговор вертелся вокруг шторма и убытков: снастей лишились многие.

Юн едва прислушивался к беседе. Сквозь запотевшее стекло он вглядывался в большие размытые зеленые буквы на телефонной будке у школы, но прочесть их на таком расстоянии не мог.

— Это просто бред! — захохотал троюродный брат, говоря уже о водопроводе.— Сюда дотянули — и привет.

Он имел в виду школу.

— Мало того что он влетел в копеечку, так теперь правые из «Хёйре» выступают против — по ходу дела муниципалитет экспроприировал частные земли.

— Центристы тоже против,— добавил один из рыбаков, член муниципального совета.— Крестьяне жалуются, что водники развалили всю дренажную систему.

— Что там написано на будке? — спросил Юн, толкнув своего родственника в бок. Буквы вызывали у него тревогу.

Рыбак наклонился и протер окно перед собой.

— Ничего не видно. Наверняка детишки баловались какими-нибудь гадостями.

— А про Лизу там ничего нет?

— Какую Лизу? Вроде нет.

Он вернулся к разговору о чистой воде: теперь из-за нее, если верить газете и местному радио, остров сидит без гроша, зато проблем полно. Речь шла уже о том, чтобы мэру ехать в столицу, выпрашивать денег по министерским кабинетам.

Юн не находил себе места.

— Посмотри, это Элизабет? — спросил он боязливо, уже в полуобморочном состоянии.

— Ну и дела,— продолжал троюродный брат, снова приникая к стеклу.— Да, она. А ты разве не видишь? Юн, что с тобой?! Тебе плохо?

Плохо? Так же ужасно он чувствовал себя, когда увидел темное пятно под лодкой водолазов и когда в архиве редакции внезапно понял, что ему нельзя полагаться на свое зрение.

Он схватил пакеты с едой и гвоздями — ему оставалось еще приколотить поперечную балку к стене — и покинул компанию.

Сестра бросилась к нему навстречу, взяла его за руку, вид у нее был счастливый и довольный. В таком настроении она раньше встречала Юна, целым и невредимым возвращавшегося с моря.

— Пошли домой,— быстро заговорила она.— Мне нужно тебе кое-что рассказать. Ханс разводится. Как тебе эта новость?

Этот разговор был совершенно некстати. Юн глядел на огромные буквы — нет, они ему не пригрезились.

— Он уже не в первый раз так говорит,— продолжала она.— Наверно, нельзя на это полагаться… но… мне так хочется помечтать — понимаешь?

— Нет.

— Господи, подумать только, чтобы человек мог так зациклиться на мужике. Каких-то десять лет назад я о них вообще не думала, этого добра кругом хватало… Меня занимала политика, хотелось получить образование, я строила планы, что буду делать после университета, а теперь целиком завишу… Юн, ну послушай!

— Я слушаю.

— Я перестала бы наконец брюзжать и киснуть, и мы зажили бы как все нормальные люди. Но все упирается в тебя. Помнишь, после маминой смерти. Мы остались одни, и ты был еще совсем несмышленыш, но меня как корежило, я не могла тебя видеть. Помнишь, я притворилась, что не заметила, как ты свалился в колодец.

Они поравнялись со школьным автобусом, к нему гурьбой бежали ребята. Элизабет улыбнулась и замахала им.— Грустно их бросать, конечно. Я считаю их почти своими. Наверняка я сильнее привязана к острову, чем мне кажется. Ах, Юн, надеюсь, тебе никогда не придется пережить такого — знать, что люди тебя предают, и все равно доверять им, потому что ты не можешь иначе… Это ужасно.

Юн прочитал вслух надпись на стене, что Лизы нет в живых.

«Буквы зеленые»,— мысленно удивился он.