— Так пойдем со мною.
Кнут священник схватил Геста за ворот, в глазах его читалось отчаяние.
— На север к Ингибьёрг и этим детям, чтоб и их сюда доставить? А тебе не кажется, что ярл хорошо знает о происходящем в его державе — ты ведь даже в родстве с мальчишкой не состоишь!
— На север я не пойду. — Гест высвободился. — Я отправлюсь к одному богатому бонду, на озеро Мёр, в Рингерики ярл власти не имеет.
Гесту хотелось слышать голос отца, а не клирика, потому что знакомый подземный гул еще не утих. Но Кнут продолжал причитать, вцепился ему в запястья, встряхнул, пытаясь образумить:
— Ведь ты даже в родстве с мальчишкой не состоишь!
Тут у Геста лопнуло терпение. Уж кто-кто, а Кнут священник должен бы знать, что те, кого ты спас, или защитил, или приголубил, становятся все равно что кровной родней, что все эти вещи так сложно переплетались между собой, что он и сам толком не мог разобраться и не нашел слов, только впал в лютую ярость, вскочил, ладонью влепил священнику оплеуху, тотчас опамятовался и, будто сраженный стрелой, рухнул на колени, невнятным голосом попросил прощения, бормоча, что у него и в мыслях никогда не было бить священника, это же невозможно…
— Откуда это в тебе? — спросил Кнут, внезапно присмиревший и столь же озадаченный, как и сам Гест.
— Не спрашивай! Не спрашивай!
Кнут сидел кроткий, словно агнец. Его била дрожь. Но немного погодя он взял себя в руки и повелительно произнес:
— Ты не знаешь ответа. Так вот: либо ты пойдешь и объявишь об убийстве, как мужчина, либо немедля уберешься отсюда. Бог с тобою.
Летучие мыши метались в лунном свете, Гест окликнул священника, но услышал только печальные вздохи Гудлейва. Натянул одеяло на голову, произнес стихи, правда, от этого тишина стала еще глубже, даже коню в такую ночь шевельнуться невмоготу, и… что за притча? голос Ингибьёрг, которая с улыбкой гладила его по голове: в Исландии все овцы такие курчавые? Она хохотала так, что алчный ее рот грозил проглотить его, — хочешь, не хочешь, он отбросил одеяло и встал, лишь бы отделаться от нее. И в угасающем лунном свете начал собирать вещи, свой скудный скарб, а закончив, оставил котомку наверху и спустился на улицу.
Снег посерел, следы людей и конских копыт расплылись большими черными лужами, в хлеву возле конюшни хрюкали свиньи, какая-то старуха с вязанкой хвороста за спиной ковыляла в гору, двое мальчишек тащили к реке салазки, на которых сидела собака, все было как всегда, собака лаяла, мальчишки смеялись, а Гест шагал с таким видом, будто он в полной безопасности, зашел в свой излюбленный трактир и спросил у хозяина, что творится в городе.
— Ночью убили одного из Эйриковых дружинников, — равнодушно ответил тот.
Гест заглянул в другой трактир, где услышал тот же ответ, спустился к корабелу, а там ему рассказали, что ярл прибыл в город на рассвете, с лошадьми и множеством ратников, которые хватают людей прямо на улице, чтобы выбить из них правду. Однако корабел рассказывал все это с ухмылкой, потому то убитого нашли у высокородной женщины, где ему совершенно нечего делать, а муж ее пропал, ну вот, ярл уже воротился в Хладир, и дружинники его разожгли костер на Эйде, на самом узком месте мыса, чтоб без особого труда следить за движением в город и из города, им, поди, уже доставили туда пиво и харчи.
Между тем настал день. Гест завернул к воинскому костру, прикинулся нищим, попросился погреться у огня. Предводительствовал дружинниками тот самый человек, что разогнал толпу, глазевшую на дерущихся женщин. Сейчас он рассчитывался с каким-то крестьянином за баранью тушу и даже взглядом Геста не удостоил. Двое скальдов — Эйольв Дадаскальд и Халльдор Некрещеный — устроили состязание, атмосфера была веселая и непринужденная. Эйольв узнал Геста:
— А-а, мой молчаливый земляк!
В свое время он сказал, что такого маломерка, как Гест, он одним ударом меча надвое развалит. Теперь же предложил ему участвовать в состязании. Гест помедлил, но, получив кружку пива, сделал глоток-другой, попросил внимания и прочел флокк [62] из Халльдора, встреченный умеренным одобрением, продолжил «Бандадрапой» и «Бельгскагадрапой», чем снискал уже больше похвал. Тут и предводитель начал проявлять к нему интерес.
— Я — Даг сын Вестейна из Вика, — сказал он, — и в стихах не разбираюсь, а ты кто такой?
Эйольв объяснил, что он сын Арни с Мельраккеслетты, убил там человека и с тех пор искал прибежища в Норвегии, и, усмехнувшись, добавил:
— Так вот и живет, на бегу.
Даг присмотрелся к Гесту поближе, прямо-таки с одобрением.
— Ростом невелик, но опасен, — пробормотал он, а затем сказал, что Гест, коли хочет, может выпить с ними и закусить, он же позаботится, чтобы земляки не строили над ним насмешек, ведь скальды — народишко коварный, ненадежный.
Гест отметил про себя, что все идет, как он надеялся. И в течение дня много чего слышал про датского конунга Свейна и про его поход на Англию. Попутно он уверился, что убийство Одда вызвало у ярла скорее досаду, нежели злость, поскольку Эйрик решил, что за всем стоит супруг неверной жены и, стало быть, он рискует потерять двух воинов вместо одного.
На конюшню Гест воротился уже ночью, с легкостью в теле и в душе. Однако же первое, что он увидел, был конюх, державший под уздцы верхового коня, меж тем как Кнут священник затягивал подпруги. Рядом стояла вьючная лошадь, нагруженная двумя кожаными мешками и большущим сундуком с книгами. Заметив Геста, клирик выпрямился, но не сказал ни слова, продолжал возиться с упрямой подпругой. Гест подошел, помог. Потом обнял Кнута. Тот высвободился, вскочил в седло.
— Не думал я, что ты увидишь, как я покидаю собственную церковь, — в замешательстве сказал он. И, помолчав, добавил, что супруг женщины с Эйрара отыскался, вины на нем нет и тому есть свидетели, а он, Кнут священник, дважды солгал ярловым людям и один раз — Гюде, оттого-то оставаться здесь больше не может. — Я-то воображал, что ты посланец Божий!
Гест улыбнулся, велел конюху оседлать еще одну лошадь, ту, что помещалась в дальнем деннике по правую руку, — норовистую и выносливую серую кобылу по кличке Сероножка, на которой ему не раз доводилось ездить. Попросив Кнута священника подождать, он поднялся в чердачную комнатку, накормил Гудлейва, благодарно жмурившего глаза, подхватил свою котомку и спустился вниз.
Было уже за полночь, когда они берегом реки поскакали прочь из города, на юг. Почти полная луна серебрила скованные морозом, бесснежные просторы. С рассветом сделали привал, отдохнули у костра и двинулись дальше, в молчании. О дороге расспросили двух старух, которым Кнут священник дал свое благословение, и бонда, который возил лес в оппдальских лесах и от благословения отказался. Но между собой не разговаривали, ехали в ожесточенном молчании, клириковом молчании, потому что Гест, оставив Нидарос, все время чувствовал горячечное возбуждение.